А. С. ГРИБОЕДОВ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ

 

Мы знаем Грибоедова с детства: его бессмертную комедию «Горе от ума» изучают в школе, смотрят в театре и кино; монологи Чацкого читают наизусть, «крылатые слова» из комедии вошли в нашу повседневную речь…

Александр Сергеевич Грибоедов (1795—1829) — один из талантливейших и образованнейших людей свое­го времени. Одиннадцати лет он поступил в Московский университет на словесное отделение философского фа­культета, которое успешно закончил и получил звание кандидата словесных наук. Через два года Грибоедов окончил этико-политическое (юридическое) отделение со званием кандидата прав, но и после этого не покинул университета, а стал изучать математику и естественные науки, а затем — готовиться к экзаменам на получение ученой степени доктора юридических наук. Грибоедов уже в ранней молодости в совершенстве знал француз­ский, немецкий, английский языки, свободно в оригинале читал латинских авторов. Грибоедов не был сухим каби­нетным ученым: живая действительность, важные вопро­сы времени волновали молодого человека. Когда вспых­нула Отечественная война 1812 года, передовая, патрио­тическая дворянская молодежь пошла в армию, в ее ряды вступил и поэт.

Грибоедов не только гениальный поэт, создатель комедии «Горе от ума», он прекрасный музыкант, талантливый композитор, один из выдающихся диплома­тов прошлого века. И, наконец, Грибоедов — друг, сорат­ник и единомышленник тех, кто поднялся против самодержавно-крепостнического строя в декабре 1825 года. Со многими будущими декабристами он сошелся на сту­денческой скамье и всю жизнь оставался верен юноше­ской дружбе.

Грибоедов пламенно любил Россию. Его революцион­ный патриотизм не имел ничего общего с великодержав­ным шовинизмом. С глубоким уважением относился поэт к другим народам и особенный интерес проявлял к наро­дам Кавказа. Этот интерес не был книжным, он привел поэта к подножью Казбека, на берега Терека и Куры; путешествуя, Грибоедов меньше всего напоминал тури­ста, ищущего развлечений. «Вот еще одна нелепость — изучать свет в качестве простого зрителя,— писал он.— Тот, кто хочет только наблюдать, ничего не наблюдает... Наблюдать деятельность других можно не иначе, как лично участвуя в делах... Нужно самому упражняться в том, что хочешь изучать».

Грибоедов сетовал на недостаток научных сведений о Кавказе: «Одна беда: скудность познания об этом крае бесит меня на каждом шагу». Великий поэт принимал самое деятельное участие в культурном и хозяйственном развитии Грузии, которую он сердечно любил. Грибоедов мечтал о времени, когда русский народ будет мирно и дружно жить со всеми народами Кавказа в единой брат­ской семье.

Может показаться, что выдающиеся способности Гри­боедова были оценены — ведь молодого дипломата на­граждали и повышали в чинах, назначили посланником в Персию. А вот Пушкин авторитетно свидетельствовал, что «долго был он (Грибоедов — Б. В.) опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении».

Николай I не мог простить великому поэту вольнолю­бия, идейной близости к декабристам, ненависти к рути­не и самовластию. Он не нашел улик и потому не смог сразу убить или сгноить Грибоедова в Сибири, как декабристов, но и оставить его в покое мстительный и подо­зрительный император тоже не хотел.

Грибоедов знал, что царизм готовит ему гибель, и предчувствия не обманули его... Самодержавный деспот добился своего: тридцатичетырехлетний поэт и дипломат, один из замечательнейших людей своего времени траги­чески погиб в Персии, проявив еще раз высокую доб­лесть и патриотизм.

В литературе Грибоедов известен прежде всего как создатель гениальной комедии «Горе от ума», которая и в наше время остается одним из величайших произведе­ний русского и мирового искусства. Велико также истори­ческое значение грибоедовской комедии. Белинский на­звал ее «первой русскою комедиею, в которой нет ничего подражательного, нет ложных мотивов и неестественных красок, но в которой и целое, и подробности, и сюжет, и характеры, и страсти, и действия, и мнения, и язык — все насквозь проникнуто глубокою истиною русской действительности».

* * *

В начале XIX века на Северном Кавказе продолжа­лась война. На Кавказ ссылали политически неблаго­надежных, нарушителей самодержавного порядка, тех, от которых царское правительство хотело поскорее из­бавиться.

Поэтому на Кавказе, где слабее был политический надзор, собралась вольнолюбивая молодежь. М. В. Нечкина справедливо пишет, что здесь «складывалась свое­образная жизнь, годами создавался особого характера человеческий коллектив, в политических своих настрое­ниях далеко не благоприятный глыбе реакционного ца­ризма...»

...Впервые на Кавказ Грибоедов попал в 1818 году. Этому событию предшествовали следующие обстоятель­ства. Однажды между его великосветскими приятелями В. В. Шереметевым и А. П. Завадовским возникла ссора из-за известной балерины А. И. Истоминой. Грибоедов встал на сторону Завадовского, а уланский офицер, бу­дущий декабрист А. И. Якубович выступил против Гри­боедова. В итоге — были назначены две дуэли. Одна из них, между    Шереметевым    и  Завадовским,   состоялась 12 ноября 1817 года. Шереметев был смертельно ранен и на вторые сутки скончался. Дуэль между Грибоедовым и Якубовичем отложили. Нелепая смерть Шереметева произвела на Грибоедова гнетущее впечатление. По сло­вам Пушкина, «он почувствовал необходимость расчесть­ся единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь» — проститься «с Петербургом и с праздной рассеянностью».

Не только дуэль заставила молодого поэта задуматься о повороте в жизни. Передовая дворянская молодежь, принимавшая участие в войне 1812 года и жаждавшая преобразований, теперь оказалась в условиях политиче­ской реакции и томительного существования. К тому же в Москве, по словам самого Грибоедова, окружавшие род­ственники и знакомые смотрели на него только как «на милого ребенка, который теперь вырос, много повесничал, наконец становится к чему-то годен... и может со време­нем  попасть в  статские советники...»

Правда, в Петербурге было несколько иначе. Здесь поэт общался с будущими декабристами, но они только начинали собирать силы.

Вскоре Грибоедову предложили службу в Персии «по дипломатической части». Он согласился и принялся за серьезное изучение персидского и арабского языков, географии, экономики восточных стран.

Далекое путешествие началось в конце августа 1818 года, а к середине октября Грибоедов вступил на территорию Кавказа. Путь лежал от Моздока через Вла­дикавказ по Военно-Грузинской дороге до Тифлиса и дальше. Во время путешествия Грибоедов вел путевые записки, из которых видно, что его поразила кавказская природа: «Светлый день. Верхи снежных гор иногда просвечивают из-за туч; цвет их светлооблачный, пере­мешанный с лазурью. Быстрина Терека, переправа...»

На Кавказе для Грибоедова все было ново, а потому интересно. Переходы по горным дорогам и вековым ле­сам сопровождались в то время опасностями. Грибоедов писал: «Темно, смятение, обозы, барабанный бой для сбора, огни в редуте». Передвигаться приходилось в со­ставе оказии, то есть в сопровождении пехоты, казаков, артиллерии.

Начальный переход закончился остановкой в Кабар­динском редуте (первая станция от Моздока) — солидном укреплении с казармами для солдат и постоялыми двора­ми для путешествующих «господ» и купцов.

Второй переход пролегал через горы и привел к ре­дуту Кумбалеевка.

Третий — закончился во Владикавказе. Грибоедов записал: «Владикавказ на плоском месте; красота доли­ны. Контраст зеленых огород с седыми верхами гор». В каждой записи упоминается Терек: «Шум от Терека, от низвержений в горах», «Шум Терека» и т. п. Привлекли внимание осетинские замки, конические башни. Ночь провели в Дарьяле. Так молодой дипломат впервые пере­сек Северный Кавказ.

Опасность не страшила Грибоедова, поэтому на при­валах он спокойно отдыхал и любовался природой: «Я лег между обгорелым пнем и лесистым буком, позади ме­ня речка под горою, кругом кустарник, между ними боль­шие деревья. Холмы из-за дерев, фазан в роще; лошади, козлики мимо меня проходят. Товарищ на солнышке. На­ши лошади кормятся».

Дорожные записи, как правило, отрывочны, лаконич­ны. Интересна такая заметка Грибоедова: «Изгибистый Терек обсажен лесом от Моздока до Шелкозаводска. В станицах старообрядцы, и жены на службе у гребенцов, дети вооружены. От 15 — до 100 лет. Из 1600— 1400 слу­жат». Строки эти, несмотря на свою краткость, содержат интересные мысли и говорят о серьезной любознательно­сти Грибоедова.

Крепость Моздок, окруженная вековым дремучим лесом, входила в систему так называемой Кавказской укрепленной линии. По левому берегу Терека располага­лись казачьи станицы. Общее название населения этих станиц — терские казаки, но в нескольких станицах жи­ли так называемые гребенские казаки. Они входили в состав терских, хотя имели отличительные особенности. Гребенцы — самые ранние русские поселенцы на Север­ном Кавказе: предание говорит, что они появились на Тереке в XVI веке. С тех пор Терек продолжал заселять­ся из различных мест России, здесь поселились выходцы с Украины, сюда переселили уроженцев Армении, Гру­зии, Дагестана, а гребенцы продолжали хранить в чистоте русский язык и образцы редкого старинного фольклора. Гребенцы — старообрядцы-беспоповцы. Быт и нравы их    своеобразны.    Гребенской казак    большую часть времени проводил на постах, кордонах, в секретах, то есть на военной службе. Все хозяйство вела женщи­на — жена или мать. Старовер казак требовал от жены полного подчинения и рабского беспрекословия. Все это хорошо знал Грибоедов, поэтому он иронически высказал мысль, что женщина находится «на службе» у гребенца. У казаков не было рекрутчины; на военную службу шли все здоровые мужчины, достигшие определенного возра­ста: «из 1600 человек — 1400», то есть подавляющее боль­шинство. Среди гребенцов часты случаи долголетия, при этом старики отличаются незаурядным здоровьем; види­мо, поэтому Грибоедов записал, что на военной службе гребенцы числятся с 15 до 100 лет.

В начале XIX века терские станицы представляли со­бой укрепления, обнесенные тыном и рвом. Если женщи­ны выходили на сельскохозяйственные работы за пределы станицы, то их сопровождала охрана. Взрослых казаков в станице не было, и женщин чаще всего охраняли воо­руженные подростки. (У Грибоедова — «дети воо­ружены») .

...В Тегеран русская миссия прибыла в марте 1819 года. Вскоре Грибоедов занялся сложным и ответствен­ным поручением — стремился добиться разрешения на возвращение в Россию пленных русских солдат. Наслед­ник шахского престола, фактический правитель страны, Аббас-Мирза чинил всякие препятствия молодому дипломату, ставил ему в пример английских представи­телей, которые «тихи, смирны». Грибоедов отвечал: «Англичане нам не пример и никто не пример...»

Грибоедов справедливо считал свое поручение патрио­тическим долгом и дал слово «голову положить за несчастных соотечественников». Старания увенчались успехом, и в начале сентября 1819 года Грибоедов вместе с отправляющимися на родину бывшими пленными выехал в Тифлис. Об этом узнал генерал А., П. Ер­молов — командир Отдельного Кавказского корпуса, в руках которого сосредоточивалась вся полнота военной власти на Кавказе. Он вызвал Грибоедова к себе в Чеч­ню, чтобы лично поздравить с успехом. В 1818 году на реке Сунже, притоке Терека, была построена крепость Грозная. По всей вероятности, Грибоедов ее посетил. Из Чечни молодой дипломат    вернулся в Персию,    где пробыл до кониа 1821 года.

Жизнь за границей тяготила Грибоедова: он скучал по родине и друзьям, а потому особенно радостны были для него поездки в Тифлис. В одном из писем Грибоедов называл Персию печальной страной, «где, вместо того чтобы чему-нибудь научиться, забываешь и то, что знаешь».

Ермолов, идя навстречу желаниям Грибоедова, устро­ил ему перевод на Кавказ. В. Кюхельбекер писал матери 18 декабря 1821 года из Тифлиса: «Я встретил здесь своего милого петербургского знакомого: Грибоедова. Он был около двух лет секретарем посольства в Персии; сломал себе руку и будет жить теперь в Тифлисе до свое­го выздоровления. Он очень талантливый поэт...» В каче­стве «секретаря по иностранной части» при Ермолове Грибоедов много путешествовал по Северному Кавказу.

Новые исследования В. С. Шадури показывают, что до восстания декабристов и особенно в 1818—1823 годах в Тифлисе собиралось много видных деятелей передового общественного литературного движения, членов тайных обществ или будущих участников восстания (Кюхельбе­кер, Якубович, Борисовы, Устимовичи, Башмаков, Аве­нариус), а также предполагаемых членов декабристских организаций (Грибоедов, А. Шишков, Тимковский) и лиц, сочувствующих декабристам.

Центром притяжения передовой молодежи был А. С. Грибоедов.

Когда Грибоедов бывал в крепости Грозной, она пре­вращалась в один из пунктов передовой мысли. Извест­но, что Грибоедов в поездках по Чечне сопровождал Ермолова. Поэтому территория землянки Ермолова в го­роде Грозном вызывает законный интерес: здесь вокруг Грибоедова собиралась прогрессивная молодежь и, по всей вероятности, звучали строфы из «Горя от ума».

В. Г. Белинский так говорил о роли Кавказа в созда­нии гениальной комедии: «Грибоедов создал на Кавказе свое «Горе от ума»: дикая и величавая природа этой стра­ны, кипучая жизнь и суровая поэзия ее сынов вдохновили его оскорбленное человеческое чувство на изображение апатического, ничтожного круга Фамусовых, Скалозубов, Загорецких, Хлестовых, Тугоуховских, Репетиловых, Молчалиных — этих карикатур на природу человеческую...»

Конечно, молодой дипломат интересовался полити­ческой стороной военных событий на Кавказе, участником которых стали окружающие и он сам. Грибоедов считал присоединение всего Кавказа к России единственно целе­сообразным выходом и для народов Кавказа и для русских. К проискам Турции его отношение было крайне отрицательным. Это показывает грибоедовское письмо к издателю журнала «Сын Отечества» от 21 января 1819 года. Появилось оно при следующих обстоятель­ствах. В официальной газете «Русский инвалид» от 6 декабря 1818 года было напечатано сообщение о том, что в Грузии «вспыхнуло возмущение». Грибоедов, ко­торый находился в это время в Тифлисе, знал, что ника­кого возмущения в Грузии не происходило, и написал по этому поводу письмо в журнал «Сын Отечества». Он считал, что редакция допустила грубую ошибку, поме­стив лживое сообщение, появившееся из враждебных Рос­сии турецких источников.

В марте 1823 года Грибоедов покинул Кавказ и от­правился в длительный отпуск, продолжавшийся до пер­вой половины 1825 года. Он вез первоначальную редак­цию I—II актов комедии «Горе от ума». В Петербурге по­эт встретился с руководителями и участниками тайных политических обществ. Среди них он нашел старых дру­зей и приобрел новых, например К. Ф. Рылеева, братьев Бестужевых, Е. П. Оболенского.

Декабристы с восторгом приняли «Горе от ума». Вокруг пьесы разгорелись споры. «Комедия ходила по рукам в рукописи, слова Чацкого: все распроданы по одиночке — приводили в ярость», — свидетельствовал декабрист А. Беляев. Грибоедов эти дни жил на квартире у своего друга и родственника — декабриста А. И. Одоевского. Здесь был один из центров подпольного декабристского движения. У Одоевского несколько дней подряд группа единомышленников переписывала под диктовку грибоедовский шедевр. Скоро о нем узнала Москва. И. И. Пу­щин привез один из списков комедии А. С. Пушкину, на­ходившемуся в Михайловской ссылке. Так началось бес­смертие «Горя от ума».

В связи с окончанием отпуска Грибоедов отправился в обратный путь — на Кавказ. Исследователи полагают, что он заехал в Киев специально, чтобы встретиться с членами Южного тайного общества по поводу какого-то секретного поручения¹.

Мы не знаем, был ли организационно связан Грибое­дов с декабристами, но неопровержимо, что великий поэт был искренним и горячим сторонником республиканской формы правления и противником самодержавно-крепо­стнического строя. В то же время Грибоедов сомневал­ся в победе небольшой группы восставших без поддерж­ки народа.

Осенью 1825 года поэт прибыл на Северный Кавказ и с новыми силами принялся за изучение быта, нравов, языка северокавказских горцев. К этому времени он на­столько овладел персидским языком, что, по свидетель­ству одного из друзей — Бегичева, мог писать стихи на этом языке.

Кавказские события еще больше прежнего интересо­вали поэта.

Разбойная, захватническая война и колониальный грабеж покоренной «окраины» со стороны царизма воз­мущали его.  

В октябре 1825 года в укреплении Каменный мост на реке Малке Грибоедов написал стихотворение «Дележ добычи»², в основе которого лежат жизненные впечатле­ния: 29 сентября в туманное и дождливое утро произошло сражение за станицу Солдатскую.

В стихотворении «Дележ добычи» Грибоедов не только запечатлел быт, нравы, обычаи, поверья горцев, но и раскрыл их психологию, посмотрел на действительность как бы их глазами. Этому помогло глубокое знание Грибоедовым устного песенного творчества горцев. Стихотворение «Дележ добычи» навеяно воинственными песнями горцев. Это своеобразная коллективная песня, созданная как бы в связи с определенным жизненным случаем. В ней выступает в роли лирического героя не одно лицо, а коллектив.

Мы над вами, мы над вами...

Наш залег отважный полк...

Живы в нас отцов обряды...

Известно, что у северокавказских горцев наряду с тра­диционными текстами песен создавались многочисленные импровизации,  существовавшие  недолго.

В духе военной горской песни звучат такие, например, строки:

Окопайтесь  рвами,  рвами,

Отразите  смерть и   плен —

Блеском  ружей, твержей  стен!

Как не крепки вы стенами,

Мы над вами, мы над вами,

Будто быстрые орлы,

Над челом крутой скалы.

 

...Живы в нас отцов обряды,

Кровь их буйная жива.

Та же в небе синева!

Те же льдяные громады,

Те же с ревом водопады,

Та  же  дикость,  красота

По ущельям разлита!

Внутренняя близость этих строф к горским песням ощущается особенно явственно при сравнении их со старинной кабардинской песней, переведенной «почти слово в слово» писателем-декабристом Бестужевым-Марлинским и использованной в повести «Аммалат-Бек».

Стихотворение Грибоедова «Дележ добычи» лишено каких-либо элементов романтического приукрашивания или любования «экзотикой». В нем отразилось трезвое отношение автора к горской действительности, в которой наряду со свободолюбием и мужеством трудового народа существовали работорговля, набеги с целью приобрете­ния добычи для кадиев, князей. Советский литературовед Вл. Орлов пишет: «Не впадая ни в идеализацию, ни в осуждение горцев, Грибоедов стремился реалистически объяснить их характер и поведение условиями быта, на­циональными традициями и историческим развитием дан­ного народа...» ³.

Вернемся к рассмотрению дальнейших событий. 19 ноября 1825 года совершенно неожиданно в Таганроге скончался император Александр I. В эти дни Ермолов возвратился из похода против горцев и находился в станице Екатериноградской. Вокруг генерала собрались его приближенные, начальник штаба Вельяминов, посланник в Персии Мазарович, Грибоедов. Вскоре они узнали о событии, совершившемся в Таганроге. В первой половине декабря фельдъегерь привез указ о смерти Александра и о присяге Константину, так как он был наследником. После обеда Ермолов, Вельяминов, Грибоедов и шелко­вод А. Ф. Ребров сели за карточный стол. И тогда Грибоедов бросил фразу, смысл которой был понят Ребровым только позднее: «В настоящую минуту идет в Петербурге страшная поножовщина». Видимо, Грибоедов догадывался о восстании декабристов.

25 декабря мы видим Ермолова и Грибоедова в ста­нице Червленной, где решено было встретить праздник рождества. Адъютант Ермолова Николай Викторович Шимановский так описывает этот день: «Утром 25 де­кабря⁴ все чиновники и офицеры, находившиеся при главной квартире, собрались, чтобы поздравить Алексея Петровича с праздником. Домик офицерский, занимае­мый Алексеем Петровичем, был на площади, на углу улицы, ведущей к станице Наур, то есть к дороге из России. Утро было прекрасное, довольно теплое. Кто сидел на завалинке домика, кто прохаживался поблизо­сти. Толкуя о предыдущем походе в Чечню, мы увидели, что шибко скачет кто-то на тройке прямо к квартире генерала. Это был фельдъегерь Дамиш. Тотчас позвали его к генералу; он подал ему довольно толстый кон­верт, в котором был манифест о восшествии на престол императора Николая и все приложения, которые храни­лись в Москве, в Успенском соборе...

Когда Алексей Петрович окончил распоряжения, фельдъегерь Дамиш стал рассказывать о событиях 14 декабря. В это время Грибоедов, то сжимая кулаки, то разводя руками, сказал с улыбкою: «Вот теперь в Пе­тербурге идет кутерьма! Чем-то кончится!»

По закону следовало вновь привести войска к прися­ге императору Николаю. Советский исследователь М. В. Нечкина приходит к выводу, что Ермолов задер­жал на 3—4 дня присягу Николаю    как    военного, так и гражданского населения. По-видимому, ждали благоприятных известий о восстании в Петербурге...

22 января 1826 года отряд по заснеженной дороге прошел версты три выше станицы по Тереку и перепра­вился с левого берега реки на правый. Ехать было опасно, и хотя путь лежал не далекий, организовали усиленную охрану. Путь в крепость Грозную проходил через укрепление Горячеводское. Здесь, в окрестностях большого чеченского аула Старый-Юрт, издавна били из-под земли горячие серные источники. Русское коман­дование решило использовать их в лечебных целях, а для защиты курорта-лечебницы построить укрепление Горячеводское. Сделали привал. День выдался сравни­тельно теплый, а потому расположились на воздухе. Во время привала дежурный штаб-офицер гвардии капи­тан Талызин первый увидел «тройку в санях, окружен­ную 20 или 30 казаками, и первый сказал: «Господа, ведь это должно быть фельдъегерь!» Так и было. Через полчаса подскакали сани, из которых выскочил фельдъ­егерь, с одной сумкой на груди. Он назвал себя Уклонским». Офицеры, не сговариваясь, решили под­поить его, чтобы узнать причину его появления, и стали предлагать спирт, достали виноградного вина, но фельдъегерь выпил только одну чарку, а от других от­казался и хранил молчание. «Лошадь верховая ему была готова. Ударили подъем, и мы пошли в крепость Грозную. Погода сделалась сумрачной, да и на душе было невесело; давило какое-то предчувствие».

Когда головная часть колонны подошла к Грозной на расстояние 3—4 верст, Талызин, Сергей Ермолов (двоюродный брат генерала А. П. Ермолова) и Шимановский, испросив разрешение, вместе с фельдъегерем быстро двинулись вперед. В Грозной они нашли А. П. Ермолова в доме коменданта крепости расклады­вающим пасьянс. Рядом с ним сидел и курил трубку Грибоедов.

«Когда мы доложили, что прибыли и привезли фельдъегеря,— продолжает Шимановский,— генерал не­медленно приказал позвать его к себе. Уклонский вынул из сумки один тонкий конверт от начальника главного штаба Дибича. Генерал разорвал конверт; бумага за­ключала в себе несколько    строк, но когда    он читал, Талызин прошел сзади кресел и поймал на глаз фами­лию Грибоедова⁵. Алексей Петрович, пробежавший бы­стро бумагу, положил в боковой карман сюртука и застегнулся. Потом он начал расспрашивать Уклонского о событиях в Петербурге. Очень толково и последователь­но рассказывал Уклонский. Я не обратил внимания на Грибоедова; но Талызин мне после рассказывал, что он сделался бледен, как полотно». Уклонский рассказывал о разгроме восстания декабристов, то есть о поражении надежд самого Грибоедова.

Ермолов приказал подавать ужин, к которому пригласил полковника Мищенко, приехавшего с донесением, что головная колонна уже прибыла и расположена бивуаком около крепости, и фельдъегеря Уклонского. Офицеры входили и уходили. Талызин вышел в сени» и приказал одному из ординарцев генерала быстро отыскать в колонне арбу с вещами Грибоедова и гнать в крепость. Шимановский узнал, что ему, Грибоедову, Сергею Ермолову и подполковнику Жихареву отведена общая квартира. Выходил на несколько минут из комна­ты и Грибоедов. Вернулся внешне спокойный: видимо, Талызин успел рассказать ему содержание отношения, переданного Уклонским Ермолову. А оно гласило:

«По воле государя императора покорнейше прошу ваше превосходительство приказать немедленно взять под арест служащего при вас чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осто­рожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под благонадеж­ным присмотром в С. Петербург прямо к его император­скому величеству».

О судьбе арбы рассказал Шимановский. «Тут нужно возвратиться к арбе с нашими вещами. Урядник Рассветаев ловко исполнил возложенное на него поручение. Он отыскал арбу, вывел   ее из колонны   и заставил быков скакать так, что очень скоро прибыли наши люди к на­значенному нам филигею. Тут встретило наших людей приказание   елико возможно   скорее сжечь   все бумаги Грибоедова,  оставив лишь толстую тетрадь - «Горе от ума».   Дальше   Шимановский   пишет,   что все   бумаги, кроме «Горя от ума», были сожжены. На самом же деле некоторые безобидные бумаги были оставлены, потом их зашили   в холст и    опечатали. Уничтожать   документы Грибоедову помогал его камердинер Александр Грибов.

     Между тем   офицеры собрались ужинать. Обычно за столом засиживались долго: вели беседы, рассказывали анекдоты. На этот раз, когда все поели и посуда была убрана, Ермолов обратился к присутствующим: «Господа, вы с похода, вероятно, спать хотите, то покойной ночи!» Вновь дадим слово очевидцу Шимановскому: «Под квартиру нам отведена была одна большая ком­ната, но без всякой мебели; нам постлано было на полу и, чтобы удержать подушки, наши переметные чемоданы были приставлены к головам. Так   было   и   у   постели Грибоедова. Мы с Жихаревым разделись и легли. Сергей Ермолов    раздевался, но,    по    обыкновению,   спорил с Грибоедовым   и защищал Москву,    которую Грибоедов, как и всегда, клеймил своими сарказмами (речь идет «о фамусовской Москве»— Б. В). Грибоедов не раздевался. Вдруг отворяются двери и появляется дежурный по отря­ду полковник Мищенко, но уже в сюртуке и шарфе, точно так и дежурный штаб-офицер Талызин, а за ними фельдъ­егерь Уклонский. Мищенко подошел к Грибоедову и ска­зал ему: «Александр Сергеевич, воля государя императо­ра, чтобы   вас арестовать.    Где ваши вещи   и бумаги?» Грибоедов весьма спокойно показал ему на  переметные чемоданы, стоявшие в голове нашей постели. Потащили чемоданы на середину комнаты. Начали перебирать белье и платье и, наконец,    в одном чемодане   на дне нашли довольно   толстую   тетрадь.    Это было «Горе   от ума». Мищенко спросил, нет ли еще каких бумаг. Грибоедов отвечал, что больше у него бумаг нет и что все его иму­щество заключается в этих чемоданах. Переметные чемо­даны перевязали веревками и наложили печати Мищенко, Талызин и Уклонский, у которого оказалась при часах сердоликовая печать. Потом полковник Мищенко сказал Грибоедову, чтобы он пожаловал за ним. Его перевели в другой офицерский домик, где уже были поставлены часовые у каждого окна и двери.

Как мы ни устали, но провели эту ночь почти что без сна. На утро мы проводили Грибоедова до кургана. Про­щаясь, он повторял нам: «Пожалуйста не сокрушайтесь, я скоро с вами увижусь...» Из Грозной Грибоедова увез­ли 23 января. Ермолов писал в официальной бумаге на имя Дибича: «...Имею честь препроводить господина Гри­боедова к вашему превосходительству. Он взят таким образом, что не мог истребить находившихся у него бу­маг, но таковых при нем не найдено, кроме весьма не­многих, кои при сем препровождаются. Если же впослед­ствии могли быть отысканы оные, я все таковые доставлю».

Для того, видимо, чтобы отношение звучало правдиво, Ермолов, узнав, что у Грибоедова во Владикавказе хра­нятся два чемодана, велел их опечатать и препроводить в Екатеринодар, где их взял с собой Уклонский.

В феврале 1826 года Грибоедова доставили в Петер­бург. Следствие над декабристами шло полным ходом. В Петропавловской крепости не оказалось свободных мест, и поэта посадили на гауптвахту при Главном штабе.

Царь Николай I не имел доказательств о принадлеж­ности Грибоедова к тайному политическому обществу, но на следствии по делу декабристов С. П. Трубецкой говорил о нем как о члене тайного общества, а К. Ф. Рылеев отверг это утверждение. Николай неосновательно подозревал, что в заговоре замешан и Ермолов, боязнь восстания Отдельного Кавказского корпуса заставляла быть настороже по отношению к Грибоедову.

В январе 1826 года Николай I, направляя князя А. С. Меншикова к персидскому двору, наряду с офици­альным дал тайное поручение: собирать сведения о де­ятельности на Кавказе и в Персии Ермолова и выяснить определенные данные о Грибоедове. В записке А. С. Меншикова к полковнику Ф. Ф. Бартоломею — по­мощнику Меншикова — имеются пункты:

11. Кто такой Грибоедов, какого он поведения и что об нем говорят...

18. Беречься Грибоедова и собрать о нем сведения.

Выполнить поручение императора Меншикову и Бар­толомею не удалось, так как выехали они из Петербурга, когда Грибоедова уже на Кавказе не было.

Чтобы ускорить следствие, поэт написал на имя царя прошение, в котором между прочим писал: «По неосно­вательному подозрению, силою величайшей несправедли­вости, я был вырван от друзей, от начальника, мною любимого, из крепости Грозной на Сундже, через три тысячи верст в самую суровую стужу притащен сюда на перекладных, здесь посажен под крепкий караул...»

Освободили Грибоедова 2 июня 1826 года.

Поражение декабристов тяжелой скорбью легло на сердце поэта.

Через много лет Герцен, оглядываясь назад, писал: «Воспоминания мои переходят за пределы николаевского времени; это им дает особый fond⁶, они освещены вечер­ней зарей другого торжественного дня, полного надежд и стремления. Я еще помню блестящий ряд молодых героев, неустрашимо, самонадеянно шедших вперед... В их числе шли поэты и воины, таланты во всех родах, люди, увенчанные лаврами и всевозможными венками... Я помню появление первых песен «Онегина» и первых сцен «Горя от ума»... Я помню, как, прерывая смех Грибоедова, ударял, словно колокол на первой неделе поста, серьезный стих Рылеева и звал на бой и гибель, как зовут на пир!..

И вся эта передовая фаланга, несшаяся вперед, од­ним декабрьским днем сорвалась в пропасть и за глу­хим раскатом исчезла

В стране метелей и снегов,

На берегах широкой Лены...

Я четырнадцатилетним мальчиком плакал об них и обрекал себя на то, чтобы отомстить их гибель».

Для передовых дворянских деятелей, оставшихся на свободе (а среди них был Грибоедов), наступили мрач­ные времена.

Дворянские революционеры-декабристы потерпели поражение, казалось, надеяться больше не на что. Грибоедов не видел начинавшие собираться новые силы...

Что же ему оставалось делать? Он был молод, энер­гичен, умен, чувствовал в себе огромные способности к серьезной общегосударственной деятельности и питал отвращение к пассивному существованию.

Грибоедов решил продолжать службу по дипломати­ческой части, чтобы честно служить России, а не само­державию. Но в тех условиях он должен был подчи­няться царю и петербургским чиновникам. Иного выхо­да он не видел.

В июле 1826 года персидские войска перешли рус­скую границу: началась война. Грибоедов получил на­значение на Кавказ.

По дороге его догнал Денис Васильевич Давыдов. Из Владикавказа выехали на двухместных дрожках.

В нашу задачу не входит освещение в высшей степе­ни плодотворной дипломатической и административной деятельности Грибоедова в период с 1826 года и до его гибели. Скажем только, что П. Ф. Паскевич, назначен­ный вместо Ермолова, передал Грибоедову все дела по дипломатическим сношениям с Персией и Турцией и что Туркманчайский мирный договор с Персией — во мно­гом заслуга Грибоедова.

В марте 1828 года Грибоедов доставил текст договора в Петербург. Николай I наградил его орденами, деньга­ми, чином статского советника и назначил посланником в Персию. Грибоедов назвал это назначение «политиче­ской ссылкой».

Советский писатель Леонид Леонов в докладе, про­читанном в юбилейные грибоедовские дни 1945 года, говорил: «Убить Грибоедова, как и Пушкина, сразу он (Николай I — Б. В.) не посмел: негоже русскому царю на глазах у россиян отнимать русских гениев у России. Но он заковал его в чины и ордена, и он сослал его в таком виде. Только эта вторая поездка в Персию, в ко­торой писатель трагически предвидел свой конец, была особой ссылкой, когда ссыльный является начальником своего конвоя». Летом этого же года поэт в последний раз пересек Северный Кавказ.

Снова знакомая дорога. 26 июня — в Ставрополе. Здесь Грибоедова ожидал второй секретарь посольства К. Ф. Аделунг, погибший впоследствии вместе с поэтом. До нас дошли письма Аделунга к отцу, из которых мы узнаем об огромном обаянии Грибоедова. К. Ф. Аделунг - разносторонне образованный, умный, незауряд­ный юноша — с восторгом отзывался о Грибоедове: «Я чувствую истинную привязанность и любовь к этому превосходному человеку. Мы были в саду, когда он за нами прислал; он занял комнату рядом с нами. Несмот­ря на усталость, он, как всегда, был очень любезен и рассказал нам много интересного; мы пили у него чай, ужинали и не заметили, как настало 11 часов, когда мы и расстались...»

27 июня в 10 часов утра Аделунг с первым секрета­рем посольства отправился дальше. Грибоедов выехал позже, но догнал их на последней станции перед Екатериноградом.

Вечером Грибоедов пригласил Аделунга на прогулку с тем, чтобы показать ему красоту горных вершин Кав­казского хребта. Аделунг восхитился развернувшейся картиной: «Эльбрус и правая сторона гор были закрыты облаками, но остальные вершины и между ними Казбек стояли в полном блеске. Снежные вершины были оза­рены золотым светом, и вся эта картина была так вели­колепна, что мы оторвались от нее только тогда, когда темнота скрыла ее от нас. Грибоедов каждую минуту восклицал: «Неправда ли, это прекрасно! Как это вели­колепно!»

Знаменательны слова Аделунга: «С этого вечера я полюбил Грибоедова еще сильнее: как наслаждался он природой и как он был отзывчив и добр!»

Дальнейший путь лежал во Владикавказ. Ехали под усиленным конвоем: впереди три верховых казака, за ними 10 пехотных солдат, с барабанщиком, потом следо­вали пушки с артиллеристами и 4 экипажа с пассажи­рами. Замыкали шествие 10 пехотинцев и три казака.

Так Грибоедов побывал на Северном Кавказе в по­следний раз...

_________________________________________________

1 См. об этом: М. В. Нечкина. А. С. Грибоедов и декабристы. Гл. XVI, ОГИЗ - ГИХЛ, М, 1947, стр. 432—452.

2До недавнего времени это стихотворение было известно под заглавием, данным царской  цензурой, «Хищники  на Чегеме».

3 Вл. Орлов.   Грибоедов. Очерк жизни и творчества, ГИХЛ, М., 1954, стр. 228.

4 В дневнике Ермолова приезд фельдъегеря отнесен к 24 де­кабря. Возможно, Шимановский ошибся.

5Что же заставило Ермолова помочь Грибоедову избавиться от опасных бумаг? Ермолов был у царского правительства на подозрении за связи с декабристами, но в восстании он не принял участия, тем самым не оправдав надежд, возложенных на него. Если бы при Грибоедове нашли подозрительные с точки зрения правительства бумаги, то в соучастии обвинили бы Ермо­лова. Нельзя отрицать и симпатии Ермолова к Грибоедову.

6Фон.