Байрамукова, Х. День и ночь [Текст] : [стихи] / Х. Байрамукова; пер. с черкесского Н. Матвеевой // Ставрополье: лит.-худож. альманах. – 1963. - №2. – С.38.

ДЕНЬ И НОЧЬ

Хоть говорят: «Затем

уходит день,

Чтоб не вернуться»,— я

не верю в это

И чувствую, затем

уходит день,

Чтоб новым днем успеть

родиться где-то.

То солнечным,

То сумрачным,—

Но днем.

То понедельником,

То вторником,—

Но днем.

Кому-то первым, а кому

последним,—

Каким бы ни было — но

только днем...

Так день и ночь — два

разных полукруга—

Раз навсегда условились

о том,

Чтоб ночью — ночь,

И день — был только

днем,

Без хитрых превращений

друг во друга.

И чтобы никогда не

исчезать,

И чтоб, не выпадая из

недели,

Себя до капли

Людям отдавать,

День — для труда,

А ночь —

Для сновидений.

               

Байрамукова, Х. «Наше завтра…» [Текст] : [стихи] / Х. Байрамукова; пер. с черкесского Н. Матвеевой // Ставрополье: лит.-худож. альманах. – 1963. - №2. – С.38.

***

Наше завтра

В предутренней мгле.

Сколько споров о нем

На земле!

Тот подделался

К завтрашним

блинчикам,

Этот —

Более чист и суров.

Но не всяк

О мизинчик

Мизинчиком

В подтвержденье

Собственных слов

Может стукнуть...

О, споры,

Томящие,

Как безделье!

Что спорить?

О чем?

Стань одной ногой

В настоящее,

А в грядущее —

Всем существом!

 

               

Байрамукова, Х. Моя песня: стихотворение в прозе/ Х. Байрамукова; пер. с карачаевского  Н. Матвеевой// Ставрополье: лит.-худож. альманах. – 1963. - №3. – С. 5.

                                                       МОЯ ПЕСНЯ

                                Стихотворение в прозе

Я люблю песни, и, хотя не умею петь, они всегда живут во мне. Я знаю название каждой из них, знаю автора каждой из них... но есть од­на песня — и я не знаю ее сочинителя, не знаю ее названия. Может быть, она была еще до моего рож­дения, может быть, она будет жить всегда, всегда, пока живет человек. А со мной живет со дня моего рождения. Я засыпала под ее звуки в своей колыбели, а порой среди ночи испуганно просыпалась от ее же зву­ков, и мать вскакивала с постели, чтобы успокоить меня. Наверно, она читала надо мной молитвы, но не молитвы, а звуки песни, звуки моей же песни успокаивали меня, и я сно­ва засыпала.

Песня моя! С каждым днем моей жизни ты все больше и больше вла­деешь мной, и я уже сама не своя — я частица твоя, а ты — моя жизнь. Ты будешь жить и без меня, но я без тебя перестану жить. Но знаю, когда умру, не саваном буду окута­на в земле, а тобою, моей песней.

Песня моя! Тебя я называю своею, ревниво дорожу тобою, но к людям я тебя не ревную. Пускай же все человечество услышит тебя, как слы­шало искони. Да, испокон веков... и, может быть, тебя слышал и мой предок, знаменитый Карча, когда из-под ног его за ночь исчезла земля, земля, принадлежащая ему... Вече­ром на быках он добрался до своего участка и, так как было уже темно, пахать решил утром, завернулся в бурку и заснул. Утром, когда про­снулся, он земли своей не нашел. Ис­кал, в отчаянье плакал, но не на­шел… И вот собрался уходить, надел бурку и вдруг нашел свою землю — она была под буркой — его земля.

Песня моя! О чем ты ему тогда шептала? Может быть, плакала вме­сте с ним? Может быть, спряталась где-то рядом и из твоих огромных солнцеобразных глаз катились клуб­ками слезы? А может быть, ты ура­ганным ветром выла вокруг него и ворошила его седые волосы за то, что он не умеет искать. Да, за то, что   не   умеет   искать...

Песня моя! Ты небом ложилась на мои горы.

То—звездно-чистым, то зловеще чер­ным с чудовищами туч... Ты ложи­лась грудью на кинжальные вершины, не боясь распороться о них, по­тому что хотела расслышать звуки гор, все звуки гор... и эти кинжалы не могли тебе сделать больно, от твоего прикосновения они станови­лись добрей и в снежной своей бе­лизне прислушивались к тебе, за­стыв, порой леденели, порой таяли — плакали огненно-горячими слезами, и слезы эти, катясь по склонам, по пути превращали камни в пепел, но камней было много. И слез было много, но они не всегда попадали на камни...

Песня моя! Ты ложилась небом на наши горы, закрывая от нас то, другое небо, которое всегда пугало нас. От тебя исходили звуки, звуки... не всегда одни и те же... Разные. Я слушала их и забывала, что у меня нет игрушек. Я слушала их — и от­давала половину своего куска хлеба тому, кто играл со мною рядом и не имел его...

И вдруг — чудо! Песня моя! Ты вышла из берегов. Тебе не хватало места ни на небе, ни на земле. Ты стала метать громы и молнии. Ты плакала и рыдала. Ты появлялась то бурей, то шквалом, а потом — ураганом. Я тогда боялась тебя, я не понимала тебя. А наши горцы радовались твоему гневу, они как бы хотели, чтобы ты была такой. Они радовались, и я перестала бо­яться тебя, такую. Однажды ты спустилась к нам, зашла в дом сия­ющая, счастливая. Села с нами. Те­перь у тебя были совсем другие ме­лодии. Все мы слышали их. И нам стало хорошо. Очень хорошо. Ты пробовала наш хлеб-соль и сказала, что пока не можешь сидеть спокой­но. Значит, у тебя дел много, поду­мала я... Но ты все пела, пела сама себя, и мне хотелось все время идти с тобой, за тобой.

Песня моя! Я вижу тебя, не толь­ко слышу. Вижу тебя. Я когда-то думала, что мой Хурзук, мои родные горы — это и есть весь мир. Но од­нажды я в тебе увидела и услыша­ла нечто другое: ты принесла с со­бою топот миллиардов человеческих ног. По этому топоту я узнала, по какой земле они ходят, в какую обувь они обуты: одни—в до блеска начищенных туфлях, другие — в накрепко зашнурованных ботинках, третьи — в солдатских сапогах. Одни шлепают босиком на рисовых плантациях по колено в воде, у дру­гих кожа обугливается на горящей земле. Одни идут уверенно, другие — боязливо, и от того, как они шага­ют, земле становится то легко, то тяжело...

Песня моя! Я тоже в их числе. Как мне хочется, чтобы каждый услышал в тебе звук своих шагов и свой голос, и голоса других, и голос всей земли. Услышал бы — обрадовался, услышал бы — устрашился, услышал бы — остался довольным или возмущенным. Но, может быть, кто-то  не хотел  бы  признать тебя...

Песня моя! Дух мой! Я слышу в тебе миллионы голосов. Я знаю толь­ко два языка. Оба мои родные, один горский, другой — русский, но си­лою твоих звуков я понимаю все языки, все языки всего света.

Песня моя! Я вижу тебя. В тебе аромат всех цветов земли. В тебе раскаты всех волн всех океанов земли. В тебе звук поцелуя и свист хлыста, в тебе шелест листьев и звук прорастающего семени. В тебе вой ветров и первая улыбка ребен­ка. Ты — боль, ты — счастье, ты — совесть моя, совесть каждого дру­гого...

Песня моя! Нет места на земле и в небе, где бы ты ни бывала. Ты не­спокойная, ты благородная. Ты

з­аглядываешь в хижины и во дворцы, в поселки и города. И горе тому, кто не услышит тебя... Ты разум. Ты призыв. Ты уже счастлива, наполо­вину счастлива — глухие тебя услы­шали, немые тебя запели.

Песня моя! Когда-то ты мне шеп­тала: «Люби!» Я полюбила. Ты мне сказала: «Живи!» Я выжила. Выжи­ла на пороге смерти и верю — каж­дый, кто пойдет за тобой, — выжи­вет на пороге даже смерти, как я. Потому мне жизнь вдвойне дороже. Я живу ради жизни, ради твоих призывов, ради любви, ради детей моих и чужих, ради людей. И по­ка ты, Песня песней, не станешь хо­ром Земли, хором человечества, вос­певающим Мир, Труд, Равенство, Счастье, Братство,— нет мне покоя, нет мне счастья.