Дроздов, С. На переломе [Текст]/ С. Дроздов// Дроздов С. Свершение: роман-хроника в двух книгах/ С. Дроздов. – Ставрополь, 1987. – Кн.1, гл. 1. – С.6 – 11.

 

Глава первая

1

В столице привыкли к новому слову – Петроград. Иные, правда, говорили Петербург. Лишь престарелая и чванливая аристократия в своих узких кругах упрямо величала столицу прежним именем: Санкт-Петербург. Полагала, колесо истории на одном из поворотов собьётся, двинется вспять.

А  оно вращалось, вращалось.

В России уже двоевластие: Совет и Правительство.

Правительство – какое? Буржуазное, Временное.

Петроград бурлил. Нескончаемой чередой шли митинги – с февраля, с того самого дня как на булыжную мостовую сбросили трёхсотлетнюю царскую корону… Народ требовал: «Долой министров-капиталистов!» Требовал обновить неоперившийся кабинет князя Львова – в сторону левизны.

А Временное правительство туго натягивало вожжи. Главное Адмиралтейство укрощало Гельсингфорс и непокорный Крондштадт. Ставка гнала в бой заморенные полки. Все, как могли спасали Россию от революции.

Назревал кризис власти.

 

В Мариинском давали «Фауста» Гуно.

Мефистофеля пел Шаляпин.

Фёдор Шаляпин высок и складен. Лицо у него крупное, красивое, чисто русское. Округлый мягкий подбородок. Лоб без морщин, будто никогда не хмурился, будто этому человеку всё даётся необыкновенно легко. В светло-серых глазах напряжённое внимание.

Это – в жизни.

На сцене Шаляпин другой. На сцене он дьявол, совратитель. Лицо оттянуто книзу острой, как у сатира, двойной бородкой. Морщины на лбу, по сторонам горбатого носа, в углах рта, даже на шее. Налитые ядом глаза смеются зло, издевательски. Он откидывает полу чёрного плаща, и подкладка отливает багровым пламенем.

Мефистофель разгуливал по ярморочной площади. Дерзко, с сарказмом, звучал могучий бас. От дьявольского смеха по спине Даманского пробежали мурашки.

- Что с тобой, милый? – Лиза коснулась руки мужа тонкими пальцами

- Не беспокойся. Всё хорошо.

Нынче сильнее, чем когда-нибудь, подействовало на него резкое, подчёркнутое стаккато. Уже пропел хор, прозвучал заключительный аккорд оркестра и Мефистофель с яростью втолкнул в ножны шпагу, а в ушах Даманского ещё звучал сатанинский голос.

Тяжёлый малиновый занавес с мест отделил, наконец, мир волшебства от земного. И тогда в зале поднялась буря аплодисментов – публика встала с мест, потянулась вперёд, к сцене. Теперь безумствовал этот мир.

Под куполом с пухлозадыми ангелочками горела люстра.

Мерцало золото театрального убранства.

Мариинский театр полон. Так же, как всегда, в партере и в ложах цвет, сливки столичного общества. Все знатные, богатые, знаменитые. Даманский незаметно осматривал зал. Он никого не искал, но всюду находил знакомых и удивлялся, когда с ним здоровались те, кого он успел забыть, но которые знали его и помнили.

- А кто сегодня в царской ложе? – Лиза развернула веер. – Ты не видишь Шингарёвых? Боже, я так соскучилась!

- Андрей Иванович, должно быть, в министерстве. – Даманский поправил пенсне, пригляделся. – Да, Шингарёвых нет. В коричневом френче в кресле откинулся Александр Фёдорович Керенский. Вон тот, высокий – Церетели, а маленький седенький – Чхеидзе. С ними – Гучков. Он-то и ездил в Псков к царю за отречением…

Политика занимала Лизу меньше всего. Она переводила бинокль с партера на бенуар, ища новые причёски, изящные платья, редкие брильянты. Своё занятие оставила, едва в соседнюю ложу вошла графиня фон Шенгаузен, молодая, модно одетая дама со взбитыми буклями.

- Ах, Бетси, как я рада! Боже, думала, не встречу…Новое платье? Очень, очень мило! Я – с мужем. Nicolas! – она позвала из глубины ложи Даманского. – Николай Станиславович! – представила.

Даманский поклонился.

Говорили о светских новостях. Лиза узнала, что в нынешний четверг на дому у Шенгаузенов будет выставка последних картин Вениамина Витальевича. В обществе так много ходило толков об этом художнике, что Лизе непременно захотелось посмотреть его полотна.

- Мы обязательно придём! – Лиза обернулась. – А где же Карл Иванович?

- В департаменте. Он ведь только Вальпургиеву ночь приезжает смотреть.

- Моя любимая сцена! – пропела Лиза. – Совсем как на горе Брокен когда-то было. Изумительно красиво! Nicolas, - позвала она через плечо и – капризно-мило, настойчиво: - Пожалуйста, шампанского.

Даманский собрался уже идти заказать вино, как был остановлен взглядом графини.

- А вы слыхали, что однажды случилось с Шаляпиным? – Фон Шенгаузен интригующе прищурила глаза. – Любопытный анекдот. Я вспомнила его, когда заговорили о шампанском…

- Расскажите, - загорелась Лиза.

- Ещё при государе было… - продолжала графиня своим низким грудным голосом. – Прискакал кто-то к Шаляпину гонец от великого князя: « Сегодня вечером во дворце князя Сергея Михалыча будет государь, и он желает послушать ваше пение». Шаляпин приехал во дворец и пел там. После программы великий князь…ах, как он элегантен! – Фон Шенгаузен сжала руки. – После программы Сергей Михалыч поднёс Шаляпину вина. «Государь поручил предложить вам бокал шампанского, чтобы выпили вы за здоровье его величества», - сказал он. Шаляпин выпил. И, знаете, что ответил? «Прошу, - говорит, - ваше высочество, передайте государю императору, что Шаляпин на память об этом случае бокал взял с собой». А он был очень, очень дорогой…венецианского стекла! И, думаете, чей? Великой княгини. Из её сервиза!

По столице ходили разные сплетни о Шаляпине. И потому, что их было слишком много для одного человека, даже известного миру, Даманский отказывался верить в правдоподобность рассказанного.

Он извинился и вышел.

Медленно, ритуальным шагом, двигались пары в фойе. Даманский обгонял их. Взгляд его похолодел, когда задержался на человеке, стоявшем у мраморной лестницы. Человек этот, плотно сложенный красивый шатен, сдержанно улыбался ему. Николай Станиславович поправил пенсне.

«Да, Нестеров!.. – И сразу вспомнился неприятный, ехидный вопрос Андрея на пороге тюремной камеры: - Стало быть, отпущен?!»

Даманский убавил шаг. Первое о чём подумал, подходя к Нестерову, - было – как бы он не заметил его растерянности.

Встретившись, с секунду помолчали, привыкая друг к другу.

 - Андрей Трифонович…ты?!

- Как видишь! – спокойно ответил тот.

- Вот не чаял встретиться. – Даманский с трудом придал лицу весёлое выражение. – Рад, рад…Значит жив? – спросил совсем ненужное.

- Жив. И даже в оперу пришёл. Хочу посмотреть на шабаш ведьм…Вдруг на том свете ненароком окажусь!

- Мы все там будем…

- Я тебя знал оптимистом.

- А называл маятником…

- Давно было…Сколько? Четыре с половиной года! – Нестеров, склонив голову набок, разглядывал Даманского, сияющего свежестью и здоровьем. – А ты такой же пухленький, розовощёкий…Либерал? Меньшевик? Или уже эсер? Ну, ну не сердись. Одного только не могу понять: с какой целью ты так изучал охрану временного оплота? Признайся – замышляешь покушение?

Даманский, корректный, вежливо ответил:

- Нет, не замышляю. Я противник явного террора.

 - Только явного?

- Мне приятно отметить – у тебя хорошо сохранилось пристрастие к допросу, - сухо произнёс Даманский. – Это – важное качество для будущего следователя…Скажи лучше, что делаешь? Учишься?

- Помилуй, сколько можно начинать!

- Могу оказать протекцию. Пока всё в моей власти. Если хочешь, завтра же отдам распоряжение Серёже Воротынскому…

- Не стоит беспокоиться, - Нестеров усмехнулся, - здоровьем слаб, два ранения…списан подчистую.

- Отличия имеешь?

- Небольшие.

- Ранения? Ах,  да, два… - Даманский наморщил лоб, мучительно думая, о чём бы ещё спросить. – Что ты скажешь о Шаляпине?

- Фёдор Иванович – глыба! – синие глаза Нестерова, только что насмешливые, потеплели. – Мефистофельская гримаса чувствуется даже в голосе.

- Он верно нашёл интонацию, - Даманский с отчаянием усилием поглядел в глаза Нестерову, - чего, кстати, не можем сделать мы.

- В разных ярусах сидим…

- Не будем ссориться. Не время и не место.

Прозвенел третий звонок, настойчиво и призывно.

- Да, сейчас не будем. – Нестеров сделал несколько шагов с Даманским. – Ноя бы хотел надеяться на более обстоятельные воспоминания.

- Думаешь скрестить свою шпагу с моей?

- На войне как на войне…Не прощаемся!

Николай Станиславович вернулся на место, когда начался акт. Он был озабочен. Он не думал о том, что, не прислав шампанского, обидел жену, поставил её в неловкое положение перед графиней. Дело было куда серьёзнее. Назойливо лезли в голову мысли о Нестерове, самой страшной из которых была: он жив. С того дня, как они разошлись окончательно, прошло более четырёх лет. За это время война переломала много тысяч жизней, среди них немало офицеров, чистой крови дворян. Но чтобы Нестеров из огненного вихря вышел с одними ранениями – это невероятно.

Однако невероятное в жизни вполне возможно. И то, что Нестеров сидел теперь в зале и вместе с ним слушал оперу – факт несомненный. Потому в душе Николая Станиславовича боролись желание забыть этого человека, встречу с ним и страх, опасение перед тем, удастся ли в будущем избежать повторений такой встречи.

- Тебя спрашивали, Николенька, - сказала Лиза.

- Спрашивали? – Николай Станиславович вспомнил, куда просили его зайти сегодня, поморщился. – Я, наверное, откажусь от неугодного для меня совместительства.

- Ради бога, что случилось?

- Случится, - шепнул он Лизе, - что нам сделают выговор, если будем мешать Шаляпину.

В середине акта в ложу вошёл незнакомый офицер.

- Господин Даманский, вас ожидает генерального штаба полковник Новицкий.

- Так поздно? – Даманский встал, отошёл в глубь ложи. – Что за срочность, если вам известно?

- Не могу знать.

- Но я не приписан к вашему управлению для ночных работ.

- Однако ж господин полковник просил не очень задерживаться. Извините.

Офицер, застёгивая перчатку, скрылся за портьерой.

- Будем собираться? – испугалась Лиза, когда вернулся муж.

«Собираться…У Керенского тоже есть служба. И, надо полагать, немалая. Он в ответе за всю пробудившуюся Россию.Между тем Александр Фёдорович продолжает оставаться в ложе императорского величества. Он может слушать. А я?

- Посидим, дорогая, - преодолев колебания, успокоил Николай Станиславович. – На моих плечах пока сюртук – не офицерский китель.

На сцене снова Мифестофель. Он весь укутан в огромный чёрный плащ. Лица не видно, одни глаза пылают страстью – Мефистофель спорит с небом.

«Да, да, всё только начинается. – Николай Станиславович облокотился на барьер ложи. – «Восстаёт на брата брат…» Кровавый ад – это революция. Нестеров жаждал её в университете. А чего хочет сейчас?..- Лицо Даманского напряглось. – Полковник Новицкий ждёт меня. Вчера он блеснул остротой: «Нет буржуазнее буржуев из пролетариев и пролетариев (если можно так сказать) из буржуев». Чем отличится сегодня?.. Пожалуй, надо ехать в управление. Времена грозные. Быть может, где-нибудь зреет уже заговор против Временного правительства…А я в опере. Изуверство! Ехать, немедля ехать!»

Даманские вышли из театра.

Дул ветер, не холодный, но резкий. Дул с Невы, и на парапет набережной, на тротуар ложилась водяная пыль. А тут, возле подъезда, смерч кружил куски афиши и цветные обёртки. На пузатой театральной тумбе бумажные лохмотья царя Бориса по плакату с красной фигурой рабочего. В глаза бросались аршинные слова:

ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!

Автомобиля они не дождались. Поехали на извозчике.