Толстой, Л. Как умирают русские солдаты (Тревога) / Л.Толстой // Толстой, Л. Собрание соч. : в 12-ти т. – М., 1987. – Т.2. – С.404 – 430. – (Б-ка «Огонёк». Отечеств. классика).

 

КАК УМИРАЮТ РУССКИЕ СОЛДАТЫ

(Тревога)

В 1853 году я несколько дней провел в крепости Чахгири, одном из самых живописных и беспокойных мест Кавказа. На другой день моего приезда, перед ве­чером, мы сидели с знакомым, у которого я остановился, на завалинке перед его землянкой и ожидали чая. Капи­тан N., наш добрый знакомый, подошел к нам.

Это было летом; жар свалил, белые летние тучи раз­бегались по горизонту, горы виднелись яснее, и быстрые ласточки весело вились в воздухе. Два вишневые дере­ва и несколько однообразных подсолнечников недвижи­мо стояли перед нами и далеко по дороге кидали свои тени. В двухаршинном садике было как-то тихо и уютно.

Вдруг в воздухе раздался дальний гул орудийного выстрела.

—   Что это? — спросил я.

—   Не знаю. Кажется, с башни,— отвечал мой зна­комый,— уж не тревога ли?

Какой-то казак проскакал по улице, солдат пробежал по дороге, топая большими сапогами, в соседнем доме послышался шум и говор. Мы подошли к забору.

—   Что такое? — спросили мы у денщика, который в полосатых штанах, поддерживаемых одной помочею, почесывая спину, бежал по улице.

—   Тревога! — отвечал он, не останавливаясь,— ба­рина ищу.

Капитан N. схватил папаху и, застегиваясь, побежал домой. Его рота была дежурная. Раздался второй и тре­тий выстрел с башни.

— Пойдемте на кручь, посмотрим, верно, на водопое что-нибудь,— сказал мне мой знакомый.— Не туши са­мовар,— прибавил  он  денщику,— сейчас  придем.

По улицам бежал народ: где казак, где офицер вер­хом, где солдат с ружьем в одной и мундиром в другой руке. Испуганные рожи жидов и баб показывались у ворот, в отворенных дверях и окнах. Все было в дви­женье.

—        Где, братцы мои, тревога? где? — спрашивал запыхавшийся голос.

—За   мостом   антирелийских лошадей забирают,— отвечал   другой,— такая    большенная   партия,   братцы мои, что беда.

—   Ах ты, мои батюшки! как они в крепость-то во­рвутся, ай-аяй-ай-ай! — говорила слезным голосом ка­кая-то баба.

—   А, примерно, к Шамилю в жены не желаете, те­тушка? — отвечал, подмигивая, молодой солдат в синих шароварах и с папахой набекрень.

<— Ишь, ровно на сватьбу,— говорил старый сол­дат, покачивая головой на бегущий народ,— делать-то нечего.

Два мальчика галопом пролетели мимо нас.

—        Эх вы, голубчики! на тревогу! — провизжал один из них, размахивая хлыстом. >

Едва мы успели подойти к кручи, как нас уже догна­ла дежурная рота, которая с мешочками за плечами и ружьями наперевес бежала под гору. Ротный командир, капитан N., верхом ехал впереди.

—        Петр Иваныч! — закричал ему мой знакомый,— хорошенько их,— но N. не оглянулся на нас: он с оза­боченным выражением глядел вперед, и глаза его бле­стели более обыкновенного. В хвосте роты шел фельд­шер со своим кожаным мешочком и несли носилки. Я по­нял выражение лица ротного командира.

Отрадно видеть человека, смело смотрящего в глаза смерти; а здесь сотни людей всякий час, всякую минуту готовы не только принять ее без страха, но — что гораз­до важнее — без хвастовства, без желания отуманиться, спокойно и просто идут ей навстречу. <Хороша жизнь солдата! >

Когда рота была уже на полугоре, рябой солдат с загорелым лицом, белым затылком и серьгой в ухе, за­пыхавшись, подбежал к кручи. Одной рукой он нес ружье, другой придерживал суму. Поравнявшись с на­ми, он спотыкнулся и упал. В толпе раздался хохот.

—        Смотрите, Антоныч! не к добру падать,— сказал балагур-солдат в синих штанах.

Солдат остановился; усталое, озабоченное лицо его вдруг приняло выражение самой сильной досады и стро­гости.

—        Кабы ты был не дурак, а то ты самый дурак,— сказал он с презрением,— что ни на есть глуп, вот что,— и он пустился догонять роту.

Вечер был тихий и ясный, по ущельям, как всегда, ползли тучи, но небо было чисто, два черных орла вы­соко разводили свои плавные круги. На противуположной стороне серебряной ленты Аргуна отчетливо видне­лась одинокая кирпичная башня — единственное владе­ние наше в Большой Чечне. В некотором расстоянии от нее партия конных чеченцев гнала отбитых лошадей вверх по крутому берегу и перестреливалась с солдата­ми, бывшими в башне.

Когда рота перебежала через мост, чеченцы были от нее уже гораздо далее ружейного выстрела, но, несмотря на то, между нашими показался дымок, другой, третий, и вдруг беглый огонь по всему фронту роты. Звук этой трескотни выстрелов секунд через пятьдесят, к общей радости толпы зрителей, долетел до нас.

—   Вот она! Ишь пошли! Пошли, пошли-и! На­утек,— послышались в толпе хохот и одобрения.

—   Ежели бы, то есть, постепенно отрезать их от гор, не могли бы себе уходу иметь,— сказал балагур в синих штанах, обращавший своим разговором внимание всех зрителей.

Чеченцы, действительно, после залпа поскакали шиб­че в гору; только несколько джигитов из удальства оста­лись сзади и завязали перестрелку с ротой. Особенно один на белом коне в черной черкеске джигитовал, ка­залось, шагах в пятидесяти от наших, так что досадно было глядеть на него. Несмотря на беспрерывные выст­релы, он разъезжал шагом перед ротой; и только изред­ка около него показывался голубоватый дымок, долетал отрывчатый звук винтовочного выстрела. Сейчас после выстрела он на несколько скачков пускал свою лошадь и потом снова останавливался.

— Опять   выпалил,   подлец,— говорили   около   нас.

— Вишь, сволочь, не боится. Слово знает,— замечал говорун.

<— Задело, задело, братцы мои,— вдруг послыша­лись радостные восклицания,— ей-богу, задело одного! Вот важно-то! Ай лихо! Хоть лошадей не отбили, да убили черта одного. Что, дофарсился, брат? — и т. д.>

Между чеченцами вдруг стало заметно особенное движение, как будто они подбирали раненого, и вперед их побежала лошадь без седока. Восторг толпы при этом виде дошел до последних пределов — смеялись и хлопали в ладоши. За последним уступом горцы совершенно скрылись из виду, и рота остановилась.

—   Ну-с, спектакль кончен,— сказал мне мой знако­мый,— пойдемте чай пить.

—   Эх, братцы, нашего-то, кажись, одного задели,— сказал в это время старый фурштат, из-под руки смот­ревший на возвращавшуюся роту,— несут кого-то.

Мы  решили  подождать  возвращения  роты.

Ротный командир ехал впереди, за ним шли песен­ники и играли одну из самых веселых, разлихих кавказ­ских песен. На лицах солдат и офицера я заметил осо­бенное выражение сознания собственного достоинства и гордости.

—   Нет ли папиросы, господа? — сказал N., подъез­жая к нам,— страх курить хочется.

—   Ну что? — спросили мы его.

—   Да черт бы их побрал с их лошадьми <паршивыми>,— отвечал он, закуривая папиросу,— Бондарчука ранили.

—   Какого Бондарчука?

—   Шорника, знаете, которого я к вам присылал сед­ло обделывать.

—   А, знаю, белокурый.

—   Какой славный солдат был. Вся рота им держа­лась.

—   Разве тяжело ранен?

— Вот же, навылет,— сказал он, указывая на живот.
В это время за ротой показалась группа солдат, ко­торые на носилках несли раненого.

— Подержи-ка за конец, Филипыч,— сказал один из них,— пойду напьюсь.

Раненый тоже попросил воды. Носилки останови­лись. Из-за краев носилок виднелись только поднятые колена и бледный лоб из-под старенькой шапки.

Какие-то две бабы, бог знает отчего, вдруг начали выть, и в толпе послышались неясные звуки сожаления, которые вместе со стонами раненого производили тяже­лое, грустное впечатление.

—        Вот она есть, жисть-то нашего брата,— сказал, пощелкивая языком, красноречивый солдат в синих штанах.

Мы подошли взглянуть на раненого. Это был тот самый беловолосый солдат с серьгой в ухе, который спо­тыкнулся, догоняя роту. Он, казалось, похудел и поста­рел несколькими годами, и в выражении его глаз и склада губ было что-то новое, особенное. Мысль о близости смерти уже успела проложить на этом простом лице   свои   прекрасные,   спокойно-величественные   черты.

—   Как ты себя чувствуешь? — спросили его.

—   Плохо, ваше благородие,— сказал он, с трудом поворачивая к нам отяжелевшие, но блестящие зрачки.

—   Бог даст, поправишься.

—   Все одно когда-нибудь умирать,— отвечал он, за­крывая глаза.

Носилки тронулись; но умирающий хотел еще ска­зать что-то. Мы еще раз подошли к нему.

— Ваше благородие,— сказал он моему знакомо­му.— Я стремена купил, они у меня под наром лежат — ваших денег ничего не осталось.

……………………………………………………………………………...

На другое утро мы пришли в госпиталь наведать ра­неного.

—   Где   тут   солдат   восьмой роты? — спросили мы.

—   Который, ваше благородие? — отвечал белоли­цый исхудалый солдат с подвязанной рукой, стоявший у двери.

—   Должно, того спрашивают, что вчера с тревоги принесли,— сказал слабый голос с койки.

—   Вынесли.

—   Что, он говорил что-нибудь перед смертью? — спросили мы.

—   Никак нет, только дыхал тяжко,— отвечал голос с койки,— он со мной рядом лежал, так дурно пахло, ваше благородие, что беда.

……………………………………………………………………………..

Велики судьбы славянского народа! Недаром дана ему эта спокойная сила души, эта великая простота и бессознательность силы!..