Истоки творчества.

                            Л.Н.Толстой

 

Кавказские произведения Льва Николаевича Толстого оказались продолжением темы, которую Пушкин и Лермонтов сделали в русской литера­туре традиционной. Как «Война и мир» расширя­ет тему «Бородина», так и «Набег», «Рубка леса» воскрешают кавказские батальные сцены Лермон­това. Рассуждения Толстого о храбрости и живые ее картины обращают нас к образам Печорина, Грушницкого, «Кавказца». Даже пушкинская строчка «Не спи, казак...» кажется зерном, из ко­торого «выросли» некоторые  сцены  в  «Казаках».

У трех гениальных художников одна и та же тема кавказской действительности воплощается по-разному. В нашей литературе три «Кавказских пленника». Толстой, написавший своего в прозе уже в годы зрелости, никак не повторяет своих великих предшественников, что отчасти случилось с  юным   Лермонтовым,   подражавшим   Пушкину.   И образы героев, и тяжкое бремя войны, быт горцев под пером Толстого совершенно утратили былую романтическую окраску. Огромное количество ма­леньких деталей, увиденных художником-реалистом,  убеждает  в  истинности  изображенного.

Толстому было 23 года, когда он увидел Кав­каз. Это была пора исканий. Университет оставил, разуверившись в пользе науки, безуспешно испро­бовал помещичью деятельность в своем расстроен­ном тульском имении. Впереди все было неясно, беспокойный ум тревожили думы о цели и смысле собственной жизни. «Я был одинок и несчастен»,— вспоминал он об этом времени.

Вместе со старшим братом Николаем — офице­ром Кавказской армии, Лев Николаевич приехал в 1851 году на Кавказ, на «Линию». Батарея, где служил брат, располагалась у Терека в станице Старогладковской, и Лев добровольцем,— как тог­да говорили, «волонтером»,— принимал участие в военных действиях. Связывая в то время свое бу­дущее с военной службой, решил вступить в Кав­казскую действующую армию, надеялся скоро стать офицером. Но дело затягивалось, и лишь в начале 1852 года его зачислили фейерверкером (унтер-офи­цером) на батарею № 4 20-й артиллерийской брига­ды, стоявшей на Линии.

Дневники Толстого, письма с Кавказа свиде­тельствуют о подробностях жизни и обо всех его думах.

16 мая 1852 года заболевший ревматизмом Тол­стой впервые прибыл на Кавказские Минеральные Воды. Тотчас после приезда он записал в дневни­ке: «В Пятигорске музыка, гуляющие и все эти, бывало, бессмысленно-привлекательные предметы не произвели никакого впечатления. Одно — юн­керство, одежда и делание фрунта в продолжении получаса  нелепо  беспокоило  меня.  Не  надо  забывать, что главная цель моего приезда сюда — ле­чение».

Однако месяцы на Водах оказались важнейшим отрезком жизни, периодом величайшего духовного напряжения.

Толстой приехал вместе с сослуживцем, офи­цером Н. И. Буемским, и привез с собой крепост­ного слугу Ванюшу Суворова. Увязался за ними и любимец — бульдог Булька. Лев Николаевич снял комнату в маленьком домике на Кабардинской слободке Пятигорска под № 252. Из переписки с тетушкой Т. А. Ергольской мы знаем адрес этой квартиры, но место дома установить теперь труд­но: старый городской архив погиб.

В «Азбуке», написанной много позднее для де­тей, есть несколько рассказов о Бульке. Один из них — «Что случилось с Булькой в Пятигорске» — позволяет представить, каким был домик, где жил Толстой, и узнать детали жизни слободки.

О Пятигорске середины прошлого века у Тол­стого не меньше свидетельств, чем было у Пушки­на и Лермонтова в их времена, но он строже оце­нивает увиденное. Его письмо брату — закончен­ный сатирический очерк о пятигорском обществе, пошлом и провинциальном: «Пятигорск тоже не­множко Тула, но особенного рода — кавказская... Общество состоит из помещиков... которые смот­рят на здешнюю цивилизацию презрительно, и гос­под офицеров, которые смотрят на здешние увеселе­ния как на верх блаженства»... «Театр, собранье, вся­кий год бывают свадьбы, дуэли...— иронически от­зывается Толстой о жизни посетителей Вод,— ну, одним словом, чисто парижская жисть». Ядовитых замечаний о «тутошнем свете» у него множество. В дневниках он назвал эту жизнь «фальшью» в сравнении с жизнью солдат, горцев и народными бедами.

Однако Пятигорск Толстой полюбил. В днев­нике он писал: «До сих пор я не делал здесь глу­постей. Это будет первый город, из которого я не увезу раскаяния». Он здесь неустанно работал, лишь изредка появляясь в праздном обществе гу­ляющих.

Еще до приезда на Кавказ, не предполагая, что станет писателем, и не зная меры своему дарова­нию, Толстой начал для «провождения времени», «не из честолюбия, а по вкусу» автобиографическую повесть «Детство» — первую часть задуманного им романа «Четыре эпохи развития». Здесь на досуге занялся окончательной отделкой этого первого свое­го произведения. В дневниках заметил, что в ли­тературе наступила пора обращаться не к описа­нию событий, как в пушкинской «Капитанской дочке», а к внутреннему миру человека, как это сделал Лермонтов в «Герое нашего времени». «Детство»— первая попытка изобразить «жизнь души», работу сознания, их формирование у ре­бенка — было  закончено  в   Пятигорске.

4 июля Толстой пишет Ергольской: «Давно я не был так завален делами, как сегодня,— отправка 8 писем, мой роман, который я сегодня выслал в Петербург...» Он отправил рукопись Н. А. Некра­сову, редактору журнала «Современник», и с вол­нением ждал ответа, его мучил вопрос: есть ли у него талант, стоит ли ему писать.

В это время началась работа над очерками о Кавказе.

В Чечне, участвуя в боевых походах, Толстой оказался в той же атмосфере, войны, что Пушкин и Лермонтов, и многое в его кавказских дневниках близко к мыслям обоих поэтов. Позднее он за­писал: «Я начинаю любить Кавказ хотя посмерт­ной, но сильной любовью. Действительно, хорош этот край дикий, в  котором  так  странно  и  поэтически соединяются две самые противоположные вещи — война и свобода».

В первом кавказском рассказе «Набег» удиви­тельно близки лермонтовскому «Валерику» строки: «Природа дышала примирительной красотой и си­лой. Неужели тесно жить людям на этом прекрас­ном свете, под этим неизмеримым звездным не­бом? Неужели может среди этой обаятельной при­роды удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подоб­ных!»

Толстого покорила красота и нетронутость при­роды. Но особенно замечательными показались люди на войне: казаки, солдаты и горцы. Поража­ла их естественная храбрость, мужество как свой­ство народного характера, душевная цельность, внутренняя свобода. Такой никогда не замечал он у крестьян в России, потому что там народ еще не был ему интересен: он не соприкасался с ним так близко, как случилось в обстоятельствах войны. Центром его внимания становится бесхит­ростная жизнь простых людей — народа. Он за­писывает речь, особенности быта, песенный фоль­клор казаков и горцев. В этом интересе — глубо­кое уважение к тем, кого в правящих кругах на­зывали дикарями и хищниками. Его симпатии при­влекают те офицеры, которые просто и спокойно несут тяжкий труд войны, но не те, кто ищет здесь карьеры и, принадлежа к знати, «напевает по-французски...» Подобно Лермонтову, Толстой задумывается над вопросами, что такое храбрость и, особенно, зачем народам бедственная война. Он ищет образного выражения этим мыслям. Сна­чала называет свои очерки «Письма с Кавказа», потом эти наброски называет иначе, но заметки и наблюдения той поры воплотились в первые кав­казские рассказы «Набег» и «Рубка леса», в годы творческой зрелости — в великолепную повесть «Казаки». В конце жизни Толстой напишет «Хаджи-Мурата».

Первые рассказы — непосредственные зарисов­ки с натуры (он даже опасался, что кое-кто узнает себя в его героях и обидится). «Казаки»— почти автобиографическая повесть, так как в нее вой­дут его собственные мысли о войне, о смысле жизни из юношеских кавказских дневников и пи­сем. «Хаджи-Мурат» поражает глубоким постиже­нием народного характера, психологии горца, личная судьба которого сломлена общественной несправедливостью, лживостью социальных отно­шений. Эта поздняя повесть — результат кавказ­ских наблюдений писателя.

В Пятигорске ничто не отвлекало от раздумий и работы — ни дела военные, ни офицерская бес­шабашная среда, ни азарт карточной игры или ка­баньей охоты. Позднее, вспоминая кавказский пе­риод, Лев Николаевич говорил, что это было «и мучительное и хорошее время», что никогда по­том он «не доходил до такой высоты мысли». В дневнике от 28 мая 1853 года мы находим запись, что в Пятигорске он составил себе «взгляд на жизнь». Дневники — свидетельство его нравствен­ных исканий в ту пору — наполнены раздумьями о назначении человека. Толстой приходит к выво­ду, что цель жизни только в справедливости и добре. Добро — это природа и близкие ей люди, живущие трудом для пользы своей и общества. Все же остальное — и праздность светского, даже образованного, современного ему общества, и го­сударственное устройство — «фальшь». В дневниках и обдумываемых им здесь художественных произ­ведениях заметно, что уже рождаются идеи буду­щих нравственных метаний Льва Толстого, и осо­бенности  его    творческого  метода,  и    своеобразие стиля. Даже образы героев первых рассказов по­лучат развитие в зрелых произведениях. Коко Буемский, его пятигорский спутник, стал прото­типом прапорщика Аланина в «Набеге». Этот образ юной жизни, бессмысленно гибнущей в придуман­ной людьми бойне, повторится в образах Володи Козельцова в «Севастопольских рассказах» и Пе­ти Ростова. Первые впечатления войны, мысли о ней, о народном мужестве, о жизни народа в ми­ре и его роли в победе и обороне привели через годы к «Войне и миру».

По окончании курса в Пятигорске лечивший Толстого врач военного госпиталя И. Е. Дроздов направил его в Железноводск, где он пользовался услугами доктора К. X. Рожера. «Пил воду, купал­ся, гулял, болтал и ровно ничего не делал»— сок­рушается Толстой об одном из дней, праздно про­веденных в Железноводске. Здесь он встречается с сослуживцем по батарее Хилковским, черты ко­торого находим в образах офицеров Хлопова в «Набеге» и Тросенко в «Рубке леса». «Мне кажет­ся, что все время моего пребывания в Железно­водске в голове моей перерабатывается и приготов­ляется много хорошего, дельного и полезного, не знаю, что выйдет из этого».

В первый приезд Толстой прожил на Кавказ­ских Водах до 4 августа — два с половиной месяца. Следующим летом 1853 года он снова посетил Пя­тигорск и жил с 10 июля по 8 октября. Второе ле­то квартировал в том же домике на Кабардинке, но общества теперь не сторонился — ему хотелось полноты жизненных впечатлений. В общении с людь­ми молодой писатель неустанно подмечает тайные движения их мыслей. Так, о жене Дроздова он за­писал: «Должно быть, зла, и забавно смотреть, как она боится, чтобы ее не приняли за провинциал­ку».

Теперь он чувствовал себя не юнкером, вынуж­денным «тянуться во фрунт» перед штабными «фа­занами», которых в душе презирал. Толстой стано­вится писателем — слугою и судьей общества. В «Современнике» уже напечатаны были «Детство» и «Набег». Он страдал от свирепой цензуры, которая выбросила из «Набега» самые значительные мысли о войне. Но Н. А. Некрасов приветствовал его про­изведения, увидев в Толстом большого художника. О нем справляется И. С. Тургенев, заметивший нового талантливого литератора на страницах жур­нала.

В Пятигорск приехали его сестра Мария Нико­лаевна с мужем и вышедший в отставку брат Нико­лай. Теперь Лев Николаевич нашел свое жизненное призвание, в писательстве видел свое будущее, но любимые брат и сестра, ради встречи с которыми он, собственно, в этот раз приехал сюда, хотя и бы­ли рады его литературному успеху, не это считали важным. Их волновало, что до сих пор не имеет Левушка офицерского чина, а получив его, соби­рается уйти в отставку, чтобы стать профессиональ­ным писателем. Чины и карьера ему были теперь не нужны. Иное его влекло.

Не понятый самыми близкими людьми, Лев Ни­колаевич страдал — ведь они были увлечены свет­ской «бесполезной» жизнью, которую он уже осу­дил. Это был первый разлад между ним и его семьей, его средой.

В походной военной жизни ему очень недоста­вало музыки. Приехав на Воды в 1853 году, он сра­зу пошел на концерт знаменитой виолончелистки Е. Кристиани, но остался холоден: музыка, испол­няемая публично, «с эффектами», не взволнова­ла его. Зато он нашел желанное в семье Дроздо­вых. Это было, пожалуй, его первое близкое зна­комство    с демократической     интеллигенцией,    думающей, просвещенной, живущей своим трудом. В этой семье ему было легко.

Штаб-лекарь И. Е. Дроздов, разносторонне об­разованный, знал и любил литературу и искусство. Он стал интересным собеседником человека, кото­рый в свои 25 лет жаждал ответа на философские вопросы бытия и робко прокладывал путь в лите­ратуру. Дроздов и сам писал. Он подарил пациен­ту-приятелю только что вышедший в Ставрополе свой труд: «Кавказские Минеральные Воды». Это была первая печатная книга, изданная на Северном Кавказе.

В доме Дроздовых обожали музыку, дочь, впо­следствии К. И. Любомирская, стала известной пиа­нисткой. Вместе с Толстым они играли его люби­мые произведения. Музыкальные вечера в гостиной Дроздовых постоянно собирали любителей музыки, и генеральша Мерлини, хозяйка аристократическо­го «салона» в Пятигорске, нередко язвительно уп­рекала своих опоздавших гостей: «Должно быть, слушал обедню у Дроздовых!».

В этой семье и после следили, как развивался талант их приятеля, юнкера с пристально-сосредо­точенным взглядом. Сын врача И. И. Дроздов в «Записках кавказца», напечатанных позже, вспоми­нал, как не по-графски прост был Толстой, как иг­рал в четыре руки с его сестрой Клавдией: «Выбор пьес был трудный, Лев Николаевич предпочитал Бетховена или Моцарта всем остальным компози­торам, и в особенности итальянской музыке, кото­рую находил «сладенькой». Но сестра играла до­статочно хорошо, чтобы партии их проходили воз­можно гладко».

Недавно отыскан дом, где жила эта семья, са­мая близкая Толстому в Пятигорске (проспект им. Кирова, № 9). Сохранился и дом священника В. Д. Эрастова  (угол улиц К. Маркса и Буачидзе № 12/8), где в одном из флигелей останавливались его брат и сестра. У них он бывал ежедневно.

В это второе лето он работал уверенно. Сразу над пятью вещами. Заканчивал «Отрочество»— про­должение «Детства». Кавказские очерки складыва­лись в новый рассказ «Рубка леса», по словам Некрасова «вещь небывалую»: в ней впервые народ предстал в невыдуманных образах солдат среди будничных подвигов войны. Символика заголовка не была случайной — война безжалостно уничто­жала жизни человеческие.

В пятигорском казенном саду сделан набросок казачьей повести «Беглец»— самый ранний вариант будущих «Казаков». После встречи с разжалован­ными в солдаты петрашевцами А. И. Европеусом и Н. С. Кашкиным, с которым Толстой близко по­знакомился в Железноводске, написан очерк «Раз­жалованный» об унижении человека в неправиль­но устроенном обществе. Судьба разжалованных — на Кавказе их было много — быть может, послужила первым толчком для будущего замысла «Декабри­стов». О них здесь многие помнили. Толстой и сам — дворянин, граф в солдатской шинели — вы­зывал недоумение среди посетителей Вод. Однаж­ды его спросили, не из «несчастных» ли он? Так здесь называли дворян, сосланных рядовыми в полки.

«Думал о рабстве»,— записал Толстой в пяти­горском дневнике. Здесь делал наброски к задуман­ному им антикрепостническому, как он сам запи­сал — «дидактическому» (поучительному) «Роману русского помещика». Используя опыт собственной помещичьей деятельности, намеревался «изложить зло правления российского» и доказать «несовме­стимость жизни образованного помещика с крепо­стным рабством». Эти мысли воплотятся позднее в «Утре помещика», к ним    восходят в зрелую пору образ Левина в «Анне Карениной» и некоторые сцены «Воскресения».

«Пишу с таким увлечением, что мне тяжело да­же: сердце замирает. С трепетом берусь за тетра­ди»,— помечено в дневнике 14 сентября, во время писания «Записок маркера». В состоянии большого творческого подъема был начат этот рассказ и за­кончен за четыре дня. Им Толстой дорожил особен­но, из-за основной мысли: так, как живет дворян­ство («образованное общество»), жить более нельзя!

8 октября 1853 года Толстой уехал в станицу Старогладковскую, где стояла его батарея.

Почти полгода жизни Толстого на Водах оказа­лись не просто периодом лечения: здесь в величай­шем духовном напряжении формировалась лич­ность писателя-гуманиста, его истинное признание - силой художественного слова сражаться за совер­шенство жизни. Здесь молодой Толстой вырастал в мыслителя, искателя истины, великого художника, высокую оценку которому дал В. И. Ленин.