Даже те, кто не был в Пятигорске, знают этот город, воспетый Лермонтовым. Мемориальными стали места, где он жил, бывал, описал в «Княжне Мери». Памятник ему в центре любимого города, откуда бронзовый поэт задумчиво глядит на цепь Кавказских гор, поставлен в 1889 году на народные средства. На месте дуэли воздвигнут скорбный обелиск. На старом кладбище отмечено место первоначального погребения. Памятные уголки то и дело окружают группы людей, и слышатся голоса экскурсоводов: Лермонтов... Лермонтов…

Жизнь поэта оборвалась в Пятигорске, но не закончилась с его гибелью. Здесь не только «каждый камень дышит Лермонтовым», здесь многие события неразрывно связаны с его жизнью и творчеством. В Пятигорске ежегодно отмечают юбилейные даты торжествами лермонтовской поэзии. Во время школьных каникул на улицах встречаются дети со значком в форме паруса на груди — это школьники из лермонтовского клуба «Парус» в Липецке. Ученые, студенты литературных вузов съезжаются сюда на научные лермонтовские конференции. По традиции их проводят в здании Ресторации.

В Пятигорье много топонимических памятников поэту — названий источников, улиц, лечебных учреждений. Неподалеку, за Бештау, вырос новый город Лермонтов. В парках появляются скульптурные образы его героев — «Мцыри» и «Демон» в Кисловодске. Все это — посмертная дань потомков великому поэту.

Но хочется представить здесь все таким, каким видел сам Лермонтов...

 

Давным-давно у чистых вод,

Где по камням Подкумок мчится,

Где за Машуком день встает

И за крутым Бешту садится,

Близ рубежа чужой земли

Аулы мирные цвели...

 

Эти картины Пятигорья, удивительной точности описания природы и жизни кавказской созданы еще в юношеских произведениях поэта.Он знал курортные места совсем не устроенными. Старожилы вспоминали, что даже в 1840 году у подъема на Горячую гору росли камыши, где стреляли уток, а под Машуком, в так называемом Емануелевском парке, утонул в размытой глине бык.

В журнале «Отечественные записки» за 1825 год в № 64 впервые напечатана фамилия поэта в прозаическом сообщении П. П. Свиньина о том, что среди посетителей Кавказских Вод находится «вдова порутчица из Пензы Арсеньева Елизавета Алексеевна, при ней внук Михайло Лермонтов». Кто знал тогда, что имя мальчика со временем станет предметом гордости этого журнала?!

Слабого здоровьем Мишеля бабушка его, заменившая рано умершую мать, привозила к целительным источникам. Тарханские крестьяне рассказывали биографам, что маленький Миша по возвращении домой любил играть со сверстниками в «Кавказ» и «черкесов». От той поры сохранился детский рисунок с очертаниями горы, похожими на Бештау.

Большой жизненный материал для юношеских кавказских произведений дала поездка 1825 года, когда, уже десятилетним, Миша побывал здесь со многими тетушками, кузенами и воспитателями.

На плане Кавказских Минеральных Вод, составленном в 1822 году, на Кислых водах, рядом с «колодезем Нарзан», обозначен дом Хастатова. А на Водах Горячих усадебка Хастатовых находилась в глубине ущелья, между двумя отрогами Машука, там, где теперь Пушкинские ванны. Над усадьбой, на горке, позднее, уже взрослым, Лермонтов увидел беседку с Эоловой арфой, а в его детстве на этом месте был казачий сторожевой пикет. Просыпаясь ночью, ребенок слышал, как на горе перекликались дежурные: «Кто идет?», «С-л-у-у-ш-ай!». Он запомнил, как

 ...в высоте холмов

Блестят огни сторожевые,

И как вокруг них казаки

 Глядят на мутный ток реки...

 

Немало царапин получил мальчик, карабкаясь по крутым скалам, поросшим колючим терновником, взбирался на еще сохранившуюся в нынешнем «Цветнике» крутую и узкую каменную лестницу к Ермоловским ваннам на Горячей горе. (Теперь так же называется другое ванное здание в «Цветнике»), Стихотворение «Утро на Кавказе», сочиненное им пять лет спустя после поездки 1825 года,— одно из самых ранних поэтических описаний Пятигорска.

От Горячих и Кислых Вод семья ездила в имение родственников Хастатовых Шелкозаводск, или Шелковое, на Тереке. Оно было возле самой кордонной линии, и поэтому Е. А. Хастатову называли «авангардной помещицей». Жизнь здешних обитателей была полна опасностей: «немирные» горцы делали частые набеги на русские поселения. Можно представить, как жадно слушал впечатлительный ребенок рассказы бесстрашной «бабушки Кати» и родственников-офицеров о местных событиях. Многие легли в основу юношеских поэм и стихотворений Лермонтова, но кое-что Миша видел сам и хорошо запомнил. Он видел «сакли, дымные и простые», джигитовку, пляски горцев, слушал их песни. Поэтому так полон жизни образ народного певца на празднике в поэме «Измаил- Бей».

С годами услышанное не забывалось. Не тускнели воспоминания о «священных горах» Кавказа и все явственнее проступали в кавказских поэмах. Лермонтову было 14 лет, когда в «Чембаре, за дубом», как помечено им самим в тетради, он сочинил первую поэму «Черкесы». За нею последовали «Кавказский пленник», «Каллы», «Измаил-Бей», «Аул Бастунджи», «Хаджи-Абрек» — первая напечатанная поэма юного Лермонтова.

«Кавказский пленник»— свидетельство того, что все увиденное здесь Лермонтовым воспринято сквозь призму гения Пушкина. Однако заимствован лишь сюжетный мотив с иной развязкой: гибнут оба героя.

В юношеских поэмах много подмеченных мальчиком особенностей быта горцев. Он знает их лек­сику, вооружение, обычаи: дружбу горца с конем, кровную месть, умыкание женщин, гостеприимство. Да и сами события иногда близки к действи­тельности. Его герои — реальные исторические лица: Измаил-Бей Атажукин, Рослам-бек Мисостов, Бей-Булат Таймазов.

Любовь к «суровому царю земли» Кавказу сопутствует юности поэта. Шестнадцати лет он пишет:

 

Хотя я судьбой на заре моих дней,

 О южные горы, отторгнут от вас,

Чтоб вечно их помнить, там надо быть  раз:

Как сладкую песню отчизны моей,

 Люблю я Кавказ...

Семнадцати лет в элегии «1831 июля 11-го дня» он размышляет о вечности, и перед ним как ее олицетворение возникают вершины диких гор — «пирамид природы», и пейзаж этот зрим и точен. Особенно верен у него пейзаж Пятигорья, поэтому памятью о Лермонтове доныне освящены и контуры воспетых им вершин, и светлая лента пенящегося Подкумка, и окруженный «степенями гор» узорчатый зеленый ковер кавказских долин.

Любовь к Кавказу у Лермонтова — не только дань его детским впечатлениям; для юного поэта, наследника декабристских идей, родина горцев, их борьба за свободу, как и для Пушкина, олицетворяет вольность. Покидая под натиском русских родные места, его горцы говорят: «Пусть на тебя, Бешту суровый, попробуют надеть оковы!». В юношеских стихах он восклицает: «Кавказ! Далекая страна! Жилище вольности простой!». Или: «Прекрасен ты, суровый край свободы!..»

В 1837 году за стихотворение «Смерть поэта» Лермонтов был выслан из Петербурга в Нижего­родский драгунский полк, находившийся в Кахетии. По новым и зрелым впечатлениям создает он после этой поездки «Дары Терека», «Мцыри», «Та­мару», новую кавказскую редакцию «Демона» и, наконец, роман «Герой нашего времени», где в «Княжне Мери» обрисованы «чистенький городок», к тому времени уже названный Пятигорском, и его окрестности.

Еще по дороге на Кавказ Лермонтов заболел и в Ставрополе был направлен в военный госпиталь, а потом переведен в Пятигорск для лечения минеральными водами. «Простудившись дорогой, я приехал на Воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли из повозки, я не мог ходить — в месяц меня воды совсем поправили»,— писал Лермонтов Святославу Раевскому. Он прибыл в Пятигорск в конце мая 1837 года и находился здесь до сентября.

...Взволнованно билось сердце Лермонтова, когда он подъезжал к городку, который знал и любил в детские годы. Вдали показались силуэты Машука и Бештау. Гора «глядела» из-за горы. Потом восточный пологий склон машукского отрога заслонил все вершины, дорога потянулась вдоль Горячей горы, покрытой колючим кустарником, слева шумел и сверкал серебряными разливами Подкумок. По этому старому пути можно и теперь приехать в Пятигорск из Георгиевска или села Константиновки, бывшей немецкой колонии. Потом дорога пошла улицей Солдатской слободки с убогими, редко стоящими домиками, из окон которых с любопытством выглядывали квартирующие здесь посетители Вод. Повернули направо, обогнули остро выступающую скалу и неожиданно попали в самый центр совсем нового, не знакомого Лермонтову Пятигорска. Слева стоял деревянный красивый дом — его вспоминают все путешественники,— принадлежавший доктору Ф. Конради, у которого потом часто бывал Лермонтов.

Прямо сквозь листву молоденьких липок бульвара виднелось на углу ведущей вверх улицы прекрасное, с классическими колоннами здание Ресторации. В ней в те годы помещались и гостиница арендатора Найтаки, и благородное собрание, где по вечерам шла карточная игра и устраивались балы. На другом углу, через дорогу, высились колонны дома Арешевых. Все было ново, чистота и благоустроенность Пятигорска поражали каждого после пустынной дороги и угрюмых скал.

Экипаж Лермонтова проехал мимо грота «Эльборус», мимо новенького здания Николаевских ванн и остановился у подъезда комендатуры, при доме неимущих офицеров. Выше в гору тянулись обсаженные виноградом тропинки, ведущие к Ели­заветинской галерее. Приятен был знакомый с детства, пропитанный серным запахом воздух.

«Так бы и остался здесь жить навеки»,— сказал поэт о любимом городе.

31 мая 1837 года, посылая сестрам Лопухиным черкесские туфельки, Лермонтов писал: «Я теперь на Водах, пью и принимаю ванны, словом, веду жизнь настоящей утки». Прежние Николаевские купальни, в которых минеральная вода исцелила поэта, мы теперь зовем Лермонтовскими ваннами. Бабушке Михаил Юрьевич писал, что ездил в Железноводск, что в Пятигорске «погода ужасная: дожди, ветры, туманы, июль хуже сентября, так что я прекратил брать ванны и пить воды до хороших дней. Впрочем, я думаю, что не возобновлю, потому что здоров как нельзя лучше».

Выписавшись из госпиталя, Михаил Юрьевич вместе с приехавшим сюда крепостным «дядькой» Андреем Ивановичем Соколовым перебрался на частную квартиру. Предполагают, что в 1837 году она была в том же квартале, где и его «последний приют» — теперешний домик-музей. А весь этот заповедный квартал был тогда окраиной города. Выше, к Машуку, строений не было, только виднелись кресты и памятники кладбища. Из окон открывался вид Пятигорска и окрестностей, описанный Лермонтовым на первых страницах «Княжны Мери» и в уже упомянутом письме к М. А. Лопухиной : «У меня здесь славная квартира; каждое утро я смотрю на цепь снежных гор и Эльбрус; вот и теперь, сидя за письмом к Вам, я то и дело оста­навливаюсь, чтобы взглянуть на этих великанов, так они прекрасны и величественны... Хотя очень легко завести знакомства, я стараюсь избегать их. Ежедневно брожу по горам, и это одно укрепило мне ноги; поэтому я только и делаю, что хожу: ни жара, ни дождь меня не останавливают...»

Скверная погода и одиночество оставляли много досуга для творческих раздумий и наблюдений. Лермонтов, по его признанию, вел «жизнь примерную», вино пил только, прозябнув в прогулках по окрестностям. Для дальних горных экскурсий у него был конь Черкес.Через несколько лет после гибели Лермонтова в тифлисской газете «Кавказ» некий И. Д-в в очерке «Пятигорск и его окрестности» рассказал о жителе Пятигорска, коренном кавказце Павле Петровиче, который хорошо знал местность и ее историю. После кончины Лермонтова у него оставалось несколько рукописей и рисунков поэта, «но, не зная им цены, половину их он бросил, а другую роздал». Этим пятигорским знакомым поэта мог быть некий Шелаев, но не П. П. Шан-Гирей, как иногда полагают. Шан-Гирей в эти годы здесь не жил. В тот год только этот человек мог сопровождать поэта, еще не имевшего тут широкого круга друзей, в опасные далекие поездки, где жили мирные горцы, не понимающие русского языка, куда ехать одному было опасно. Быть может, вместе побывали они и на Бермамыте, откуда поэт увез наброски для своей картины «Кавказский вид с Эльбрусом».

Талантливый художник, Лермонтов с Кавказа писал С. Раевскому: «Я смял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию». Есть у поэта и картина «Вид Пятигорска», на которой изобра­жен грот с вьющейся к нему тропинкой. Копия с нее экспонирована в музее «Домик Лермонтова». Мы отыскали возле Академической галереи точку, с которой он рисовал этот пейзаж. Надо надеяться, что со временем на этом месте будет поставлен памятник поэту и талантливому художнику.

Набросков карандашом в тетрадях Лермонтова множество. Среди них безусловно изображают Пя­тигорск два рисунка из походного, так называемого «чеченского альбома» 1840 года. Они замечены в альбоме и описаны Т. А. Ивановой. Один из них — целая жанровая картинка с очень точным пейзажем Пятигорска. Вдоль бульвара е еще молоденькими деревьями и виднеющейся вдали питьевой галереей, за которой реет флаг, поднимаемый к открытию сезона, бредут посетители — огромный тучный генерал, изящные дамы в шляпках, а навстречу им спускаются три миниатюрные фигурки. Рисунок, сделанный легкими беглыми штрихами, очень выразителен: передан и широкий шаг идущих с горы офицеров в черкесках и папахах, и медленная поступь важного генерала, и хрупкость дамских фигур.

С середины августа Лермонтов лечился в Кис­ловодске и жил в доме А. Ф. Реброва, описанном в эпизоде «Княжны Мери», когда Печорин спускается с балкона после свидания с Верой. После выхода «Героя нашего времени» здание стало лермонтовской достопримечательностью, и его называли «домом княжны Мери».

Центром развлечений «водяного общества» была соседняя с домом Ресторация. В Кисловодске уединенная жизнь была нарушена: Лермонтов по­пал в шумную компанию столичных знакомых. Среди них была и поэтесса Евдокия Петровна Ростоп­чина — Додо Сушкова, приятельница с отроческих лет. Лермонтов посвятил ей стихи: «Я верю, под одной звездою мы были с Вами рождены».

После гибели поэта в 1841 году она написала:

...Не просто, не в тиши, не мирною кончиной,

Но преждевременно противника рукой

Поэты русские свершают жребий свой,

Не кончив песни лебединой...

 

Ездили верхом к Кольцо-горе. В «Княжне Мери» описана такая поездка к оригинальной скале на склоне Дарьинских высот. «Это ворота,— писал Лермонтов,— образованные природой, они поднимаются на высоком холме, и заходящее солнце сквозь них бросает на мир свой последний пламенный взгляд».

Во время веселых прогулок в окрестности Кисловодска, давших обильный материал для будущего романа, Лермонтов заметил скалу, которая в романе описана как место поединка Печорина с Грушницким. Похожая скала есть в Березовском ущелье, а та, которая зовется сейчас Лермонтовской, носит имя поэта случайно: на ней нет площадки с крутым обрывом, куда упал убитый Грушницкий, а главное, отсюда не виден Эльбрус, как рисуется в романе. Это заметил еще в 90-х годах писатель Д. Л. Мордовцев. Вероятнее всего, Лер­монтов видел обе скалы и мысленно соединил их. Мы теперь считаем лермонтовскими местам на Кавказских Минеральных Водах уголки, связанные с пребыванием самого поэта или его героев из «Княжны Мери». Написанная по здешним впечатлениям, выношенная здесь, эта глава романа может служить «поэтическим путеводителем» по Пятигорью, хотя жизненные факты переплавлены писательским воображением. При сопоставлении повести с многочисленными воспоминаниями и путевыми записками тех времен совершенно совпадают и типы «водяного общества», и нравы офицерства способ лечения и питья воды, и балы в Ресторации и облик города с магазином Челахова, в котором Печорин «перехватил» у Лиговских ковер, и представление фокусника Апфельбаума в казенной гостинице Кисловодска — все у Лермонтова очень точно, все достоверно.

Много позднее иллюстратор «Княжны Мери» художник М. А. Зичи писал: «Я был поражен не­обыкновенной точностью его описания весьма да­же неживописных местностей, а также строений, где по рассказу как бы происходил роман «Княж­ны Мери» ...точность подобного описания была заранее предусмотрена и преследуема Лермонтовым, как средство для достижения наибольшего впечатления и уверения в правдоподобности его рассказ».

В Пятигорске Лермонтовский грот следовало бы называть гротом Печорина: он описан в сцене встречи героя с Верой. Современница Лермонтова, в будущем жена его родственника, местная жи­тельница Э. А. Шан-Гирей в свое время заметила, что этот грот возле многолюдной и шумной Елиза­ветинской галереи никак не мог служить поэту «уголком уединенных творческих размышлений». Однако он стал все-таки называться именем поэта. В этом, как и в названии Лермонтовской скалы,

Угадывается  дань народной любви к поэту, дань глубокой  народности его творчества.

«Алтарем священных вдохновений» мог служить другой  грот, позади Академической галереи: укрытый пышной зеленью «грот под флагштоком». В 1882 году  в  «Листке для посетителей Кавказских Минеральных Вод появилась заметка. Автор ее обнаружил  в правой стороне этой пещеры, под слоем мха, высеченный в скале крест и дату: 1841. Види­мо кто-то, знавший места уединения поэта, отметил это после его гибели.

К гроту под флагштоком вела глухая тропинка от так называемой «мизантропической дорожки». Дорожка же называлась так, потому что по ней бродили после приема невкусной целебной воды больные, сердито и задумчиво ожидающие действия «подземной аптеки». Еще в 1829 году она была обсажена сосенками. От их множества до сего дня сохранилась одна, направо от Академической галереи. Ее берегут: она современница поэта.

Академическая галерея, прежде называемая Елизаветинской, и колодец над источником тоже под­робно описаны Лермонтовым в «поэтическом путеводителе» по Пятигорску. Он и сам пил целебную воду из Елизаветинского ключа.

На Водах в 1837 году в квартире приятеля по Московскому университетскому пансиону Н. М. Сатина Лермонтов впервые встретился с В. Г. Бе­линским. Тогда они расстались холодно, не поняв друг друга.

Наступила пора отправляться в полк, и Лермон­тов в сентябре уехал из Пятигорска. Через два года в журнале «Отечественные записки» начали печататься главы его «Героя нашего времени», в апреле 1840 года роман был издан полностью.

Дуэль с Барантом в 1840 году стала причиной второй ссылки поэта в Тенгинский пехотный полк.

Лермонтов приехал на Кавказ уже достаточно известным писателем, «преемником Пушкина». Теперь его раздражала военная служба и пустейший «свет», пребывать в котором он был обречен и рождением и положением гвардейского офицера. Он вошел в литературную среду, его новые друзья — люди передовых убеждений: семья Карамзиных, А. И. Тургенев, В. А. Жуковский, В. ф. Одоевский, редактор «Отечественных записок» А. А. Краевский. Белинский, познакомившийся с Лермонтовым ближе, писал о нем восторженно.

В Ставрополе Михаила Юрьевича прикомандировали к отряду генерала Галафеева. Отряд воевал с горцами на левом фланге Кавказской линии — в Чечне. Вместе с поэтом служили и встречались на кавказских дорогах Лев Пушкин, брат Александра Сергеевича, безрассудно смелый офицер Руфин Дорохов, декабристы.

По-иному теперь воспринимает поэт кавказскую войну, жестокость которой он ощутил в сражениях. В стихотворном послании к В. Лопухиной, «Валерик» есть строки:

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. Небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

 Один враждует он — зачем?

С передовой линии, где Лермонтов показал себя отменным храбрецом (в наградах ему было царем отказано), в августе —сентябре 1840 г. он приезжает в Пятигорск. В бою под Валериком на его глазах был убит декабрист Лихарев. В письме Лермонтова А. А. Лопухину совсем нет мирных картин и размышлений, как прежде. Он пишет о битвах, после которых «в воздухе долго пахнет кровью и все кажется приторным».

Вокруг Лермонтова на Кавказе сложилось много изустных преданий. Одно из них сохранилось до наших дней: у Михаила Юрьевича была не раз «поминаемая в рассказах о нем красная канаусовая рубашка. В пылу боя он часто сбрасывал мундир и был хорошо заметен противнику. И горцы-старики рассказывали детям: они знали, что офицер в красной рубашке —«русский гегуако, ашуг»— поэт, убить поэта у горцев считалось величайшим преступлением, и они не стреляли по красной рубахе. Это только предание, но и оно служит доказательством добрых отношений Лермонтова с горцами, среди которых были у него приятели.

Три месяца отпуска в начале 1841 года, прове­денные в Петербурге и Москве, были счастливей­шими в жизни Лермонтова. Стихи его нарасхват, расширялся круг литературных знакомств. Только бы отдаться творчеству, но надо снова ехать на Кавказ, а поэт уже хорошо знает, почему в народе его зовут «погибельным». В воспоминаниях современники сообщают о тяжелых предчувствиях, томивших его перед отъездом.

Михаил Юрьевич уехал к месту службы вместе с двоюродным дядей и приятелем Алексеем Столы­пиным, известным в дружеском кругу под именем Монго. По предписанию из Петербурга они без за­держек должны были следовать прямо в свои полки. Поэт тоскует, он раздражен и насмешлив. Им «овладел демон поэзии, или стихов», как он пишет с дороги к С. Н. Карамзиной, а надо ехать под пули. Он просит ее: «Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что можно мне пожелать... Я порядком устал от всех этих путешествий, которым, кажется, суждено вечно длиться». Лермонтова преследуют мысли о смерти, поэт рисует ее себе в стихах «Завещание» и «Сон».

Старая легенда о том, что Лермонтов попал в Пятигорск случайно, развеяна публикацией В. Э. Вацуро. В Ставрополе командующий войсками Кавказской линии и Черномории генерал П. X. Граббе, спасая Лермонтова, откомандировал его на менее опасный левый фланг, а начальник штаба А. С. Траскин за своею подписью выдал поэту и Столыпину разрешение задержаться в Пятигорске на лечение, хотя знал, что оба они здоровы. И в дальнейших событиях Траскин вел себя доброже­лательно, в числе врагов поэта не был, как считалось прежде.

Лермонтов и Столыпин приехали в Пятигорск 13 мая 1841 года. Остановились в Ресторации в го­стинице Найтаки. Встретившийся в комендатуре майор В. И. Чилаев предложил им квартиру во флигеле своего дома. Впоследствии Чилаев рассказал литератору П. К. Мартьянову (а тот все это записал) об устройстве последней квартиры поэта и о мелких подробностях его жизни. По соседству жили знакомые кавказские офицеры С. В. Тру­бецкой, М. П. Глебов, Н. С. Мартынов, столичный приятель А. И. Васильчиков. Лермонтов обрадовался: «Мартышка здесь!». Так он дружески звал товарища по военному училищу Мартынова. В то лето на Кавказ уехали многие его приятели по петербургскому «Кружку шестнадцати», который объединял молодых людей, недовольных порядками крепостнической России.

Летняя жизнь в Пятигорске обещала много радостей. В семье соседа генерала Верзилина были хорошенькие дочери-барышни, роем вились офицеры вокруг редкой красавицы — жены священника Павла Александровского.

Воспоминания о Лермонтове простых здешних жителей, быть может, не во всем достоверны, но они единодушно рисуют его доброжелательным и славным человеком. Внуки извозчика Кузьмы Чухнина рассказывали, как их дед тепло вспоминал убитого на дуэли Лермонтова.

Военная молодежь в Пятигорске искала развлечений. Где только можно, старались устраивать, по выражению Чилаева, «плясы». Обычно большой летний бал устраивал князь Владимир Голицын в Казенном саду (ныне Парк культуры им. Кирова). Сад был далеко от центра, трудно было отыскать дрожки, чтобы ночью везти дам домой. Лермонтов с приятелями устроили свой бал в Гроте Дианы, с танцами на площадке. Этот праздник долго помнили в городе. О нем с восторгом вспоминали Е. Г. Быховец и Э. А. Шан-Гирей. Они рассказывали, что искусственный грот служил Лермонтову и его веселым друзьям постоянным местом встреч. Для бала его украсили яркими тканями, коврами, гирляндами, светильниками. Их огни отражало большое круглое зеркало, прикрепленное к потолку. Колонны были увиты цветами. Среди зелени сверкали фонарики, в изготовлении которых принимал участие и Михаил Юрьевич.

...А когда погасли бальные огни, ночью, на затихшем бульваре офицер П. А. Гвоздев встретил одиноко бредущего поэта. Он был печален и признался товарищу, что его томит предчувствие близкой смерти.

Для увеселений молодежи служил и Провал. Когда Лермонтов был мальчиком, Провал слыл ме­стом таинственным и страшным, говорили в народе, что там обитает огромный летающий змей. Эмилия Шан-Гирей вспоминала, что Лермонтов, любивший затевать развлечения, «бывало, велит настлать доски над Провалом, призовет полковую музыку, и мы беззаботно танцуем над бездной».

Очень немногие понимали, что, предаваясь развлечениям, поэт чувствовал горечь. Он мечтал о свободной литературной деятельности и с тоскою писал бабушке из Ставрополя: «Я все надеюсь, милая бабушка, что мне все-таки выйдет прощение и я смогу выйти в отставку». В последнем письме к ней из Пятигорска он просит узнать о возможности отставки.

В пышных гостиных Пятигорска Лермонтова не любили. Его саркастический ум, острая насмещливость — отголосок все растущей внутренней тревоги были непонятны. Многим запомнилось его желание «бросить им в глаза железный стих, облитый горечью и злостью», никто не забыл, как после смерти Пушкина он «оскорбил» высшие круги российской аристократии. Недруги поэта подстрекали поручика С. Д. Лисаневича, над которым Лермонтов часто подшучивал, вызвать его на дуэль. Мо­лоденький Лисаневич испуганно отвечал, что у него рука не поднимется на такого человека! Нашелся однако тот, кто решился на поединок. Это был Мартынов. Его тоже постоянно высмеивал Лермонтов.

Ценили и хорошо понимали поэта бывшие здесь в одно время с ним декабристы. Наиболее близкий ему М. А. Назимов говорит о настроении Лермон това в те дни: «В сарказмах его слышалась скорбь души, возмущенной пошлостью современной ему великосветской жизни и страхом неизбежного влияния этой пошлости на прочие слои общества».

В последние свои дни Лермонтов встретился с человеком, с которым ему было не скучно, с кото­рым он мог свободно говорить о том, что волновало. Это был профессор медицины Иустин Евдокимович Дядьковский, один из самых замечательных врачей России, друг Гоголя, Белинского, Станкевича. На Воды он привез Лермонтову посылку от бабушки из Москвы. Дома его не застал, но поэт сам прибежал к профессору, и они беседовали целую ночь о судьбах России, кавказской войне, состоянии литературы. У Верзилиных Михаил Юрь­евич читал стихи. Дядьковский потом восхищенно говорил: «Что за человек! Этакий умница! А стихи его  музыка, но тоскующая». Эту расцветшую было дружбу оборвала гибель поэта. А сам Дядь­ковский умер через шесть дней после дуэли, и его могила находится совсем близко от места первоначального погребения Лермонтова.

Все в Пятигорске знают дом по нынешней улице Буачидзе, принадлежавший генералу Верзилину. По воспоминаниям, он казался дворцом среди домишек, покрытых камышом или соломой. Дом теперь внутри восстановлен по сохранившимся зарисовкам, в нем помещается литературная часть музея «Домик Лермонтова». В гостиной этого дома 13 июля произошла известная ссора Мартынова с поэтом. Наиболее подробно рассказала о ней падчерица генерала Эмилия. «Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это? — спросил Лермонтов. Мар­тынов ответил: Да!» На другой день после ссоры Лермонтов и Столыпин уехали на лечение в Железноводск.

На Железных Водах Лермонтов бывал еще в детстве. Их окрестный пейзаж появляется уже в «Измаил-Бее». Лечился он на этом курорте и в 1837 году. Единственный в Железноводске памятник лермонтовского времени — бывшая гостиница Карпова, Здесь поэт провел последний день. На здании теперь установлена мемориальная доска.

По пути к Железноводску есть еще один «лермонтовский адрес». Это кофейная немки А. И. Рошке в Иноземцеве, бывшей колонии Каррас, или Шотландке. Здесь, в кофейне, в день дуэли Лермонтов обедал с навестившей его кузиной Катенькой Быховец, приехавшими с нею офицерами

А. П. Бенкендорфом, Львом Пушкиным и поэтом М. В. Дмитриевским.

Кофейню Рошке Лермонтов посещал и прежде. По воспоминаниям офицеров Н. П. Раевского и А. И. Арнольди, поэт любил сидеть в уютном садике этого ресторанчика, рисовал или записывал стихи. В эту местность часто устраивали поездки верхом. На рисунке Лермонтова 1837 года «Вид Бештау около Железноводска» изображена улица колонии, по которой мчатся всадники. Есть у него и еще рисунок, полный юмора: любители «уединения вдвоем», офицер и дама в амазонке, едут мимо скалы. Офицер обнимает даму за талию. А вдали видны очертания кирхи в соседней колонии Николаевской. Кирха сохранилась, только уже без башенки. Отсюда зимою, когда опадает листва, между деревьями, ближе к Машуку, видна вершина Перкальской скалы, возле которой состоялась дуэль.

Сорок лет спустя, в 1881 году, когда в Пятигорске состоялось первое общественное чествование Лермонтова, позабытое место гибели пришлось отыскивать, чтобы поставить там памятник. В протоколе Комиссии по установлению точного места дуэли записаны показания бывшего крепостного Хастатовых Евграфа Чалова, который давал дуэлянтам лошадей и держал их за кустами во время поединка: «В день дуэли два офицера наняли лошадей. Чалов поехал сопровождать их. В колонии Каррас офицеры эти встретили Лермонтова и еще одного или двух офицеров, и после некоторого пребывания в доме Рошке все вместе поехали из колонии по дороге к Пятигорску».

Журналист П. К. Мартьянов позднее записал рассказ секунданта Глебова: в пути к подножью Машука Михаил Юрьевич был совсем спокоен, сожалел, что военная служба мешает осуществлению замыслов. Им было задумано создание двух романов, один из них — о кавказской войне.

До сих пор неясны многие обстоятельства этой трагической дуэли. Ее условия были весьма тяжелы, но все, кто о ней знал, относились к предстоящему, как к очередной рискованной забаве. Многие вспоминают, что Лермонтов отказывался стрелять в товарища и почти в упор был убит Мартыновым. Как долго он лежал под хлынувшим проливным дождем — об этом спорят исследователи.

Поздно вечером бездыханное тело поэта привезли на квартиру, в дом Чилаева. В смятении пла­чущие слуги, Иван Вертюков, Иван Соколов и Христофор Саникидзе, стянули с тела окровавленную красную канаусовую рубашку, после весьма небрежного медицинского освидетельствования обмыли и в последний раз одели своего доброго барина. Во дворе толпились любопытствующие, заглядывали в щели захлопнутых ставен. Художник Р. К. Шведе успел сделать рисунок с Лермонтова в гробу. Весь Пятигорск был в волнении. Враги радовались, что навеки умолк насмешливый голос «несносного» офицера, другие жалели и плакали. И совсем не многие тогда понимали, кого потеряла Россия в тот грозовой вечер 15/27 июля 1841 года.

В Пятигорске от времен Лермонтова еще сохранилось несколько жилых домов. Создан заповедный Лермонтовский квартал с домами Чилаева, Верзилиных, домом Уманова, где жили его приятели. Из мемориальной гостиной Верзилиных, где произошла ссора, сени с тремя ступеньками, на которых Мартынов произнес роковые слова вызова Лермонтову, выходят в сад, теперь соединяющий усадьбы Верзилиных и Чилаева. Здесь стоит маленький домик с камышовой крышей.

В 1912 году по настоянию общественности домик был приобретен городом. В России это был третий по счету мемориальный литературный музей.

Ежегодно 27 июля, в день гибели Лермонтова, в домике-музее устраивается традиционный литературный вечер-концерт, на который могут прийти все желающие. На вечере делают какое-либо новое сообщение крупнейшие ученые лермонтоведы. Артисты читают его стихи, певцы исполняют романсы на слова Лермонтова, выступают известные поэты. Публика обычно располагается во дворе у входа в домик, и его фасад служит как бы задником сцены. Темнеет. В окнах зажигают свет, становится видна скромная обстановка, на шкафу висят офицерский сюртук и фуражка. Кажется, будто в проеме двери вот-вот появится и сам поэт. Такая зримая подлинность рождает изумительное чувство особой сопричастности Лермонтову, его времени, и эти мгновения незабываемы…

Маленький, всеми любимый домик на Лермонтовской улице Пятигорска – еще один источник Кавказских Минеральных Вод, питающий высокие поэтические и патриотические чувства современников…

 Так и остался поэт здесь жить навеки!