ЛЕРМОНТОВ В СТАВРОПОЛЕ

По «высочайшему» повелению Лермонтов должен был выехать из Петербурга в сорок восемь часов. Но бабушка поэта, Е. А. Арсеньева, пустив в ход все свои светские связи, добилась того, что внука «отпустили домой проститься».

Несколько лет назад удалось установить точную дату отъезда Лермонтова из столицы. 21 марта 1837 года в № 71 официальной газеты «Русский инвалид» в списке выехавших из Петербурга в Москву «г. г. военных штаб- и обер-офицеров» за 17, 18 и 19 марта того же года значится Нижегородского драгунского полка прапорщик Лермонтов». Таким образом Е. А. Арсеньевой удалось добиться продления пребывания внука в столице на десять-двенадцать дней. 17, максимум 19 марта, Лермонтов выехал в Москву, чтобы отсюда отправиться через Ставрополь в Кахетию, в урочище Кара-Агач, где находилась штаб-квартира Нижегородского драгунского полка.

Как это установлено на основе разыскания в архиве Московского генерал-губернатора В. Барановым, Лермонтов прибыл в Москву 23 марта и здесь задержался до 10 апреля. Эта задержка была вызвана, по-видимому, заездом опального офицера в находившееся недалеко от Москвы имение его покойного отца Юрия Петровича Лермонтова (с. Кропотовка, Ефремовского уезда, Тульской губернии) для совместного между наследниками решения о полюбовном разделе имения. Как указывает  В.Баранов, подписанное поэтом и его тётками заявление было подано в Тульскую судебную палату 21 июня 1837 года.

10 апреля 1837 года Нижегородского драгунского полка прапорщик Лермонтов выбыл из Москвы. Торопясь в полк после довольно продолжительных задержек в Петербурге и Москве, Лермонтов выехал экстра-почтой. Тифлисская экстра-почта, соединявшая сердце России со столицею Грузии, следовала через Тулу, Воронеж, Черкасск и Ставрополь и отправлялась из Москвы по субботам. 10 апреля 1837 года было субботой. Следовательно, на Кавказ Лермонтов ехал не на почтовых, а на курьерских и в Ставрополь должен был прибыть и прибыл никак не позднее 15 апреля.*

«Наружный вид Ставрополя,— по словам одного из современников Лермонтова,— мало соответствовал важности политического значения, которое город должен был иметь е глазах люда, обращавшего к нему свои взоры и упования. Поднявшись на гору с северной стороны, приезжий прежде всего усматривал необыкновенно просторное поле, на котором две линии низеньких деревянных домов, образуя входящий прямой угол, обозначали два фаса проектированной площади; с двух остальных сторон поле ограничивалось кладбищем да оврагом. Эта возникающая площадь занимала самый высокий пункт горы. Посреди ряда построек, очерчивавших восточный фас, открывалась главная улица, фланкированная по углам каменными домами, справа — длинным одноэтажным строением, в котором жил командующий войсками, слева —горделиво глядевшими на своего приземистого соседа двухэтажными хоромами советника казённой палаты …Спустившись под гору, улица упиралась в высокие каменные ворота, не то крепостные, не то триумфальные, красовавшиеся на чистом поле и потому ничего не запиравшие».

По словам ставропольских старожилов Павла Матвеевича Лукичёва, Ивана Марковича Лугина, Никиты Лукьяновича Сливко и др., эти ворота, носившие название Тифлисских, в начале прошлого столетия были сборным пунктом для почты, экипажей, повозок и телег, следовавших с оказией в Тифлис. В день отправления оказии, ровно в полдень, в крепости стреляла пушка. По выстрелу пушки выходил конвой: рота солдат и сотня казаков — и оказия отправлялась в путь.

«Кроме командующего войсками, жили ещё на площади: обер-квартирмейстер, дежурный штаб-офицер, председатель казённой палаты и несколько других, менее важных сановников военного и гражданского управления. Начальник штаба, губернатор и комендант обитали в домах, составлявших украшение главной улицы, наряду с театром, с гостинным двором и с знаменитою гостиницей Найтаки. За исключением названных, все прочие дома, деревянные, турлучные, или из сырцового кирпича, принадлежали к числу известных в провинции домов «без архитектуры», т. е. в один этаж, пять окон во фронте, дверь сбоку под крошечным навесом, всё это без тени украшения».

Как более значительный город Северного Кавказа, насчитывавший тогда, не считая 2 500 солдат, 6 ООО жителей, Ставрополь являлся в то же время административным центром Кавказской области. Здесь находился штаб войск Кавказской линии и Черноморья. Командующим войсками Кавказской линии и начальником области был генерал-лейтенант А. А. Вельяминов, начальником штаба — генерал-майор П. И. Петров.

   Павел Иванович Петров был женат на двоюродной сестре матери М. Ю. Лермонтова — Анне Акимовне Хастатовой. Деятельный участник войны 1812 года, награждённый несколькими орденами, П. И. Петров в 1818 году попадает на Кавказ, знакомится с Хастатовыми и вскоре женится. Именно к этому времени относится знакомство Е. А. Арсеньевой, гостившей с маленьким Мишей у Хастатовых на Кавказе, с П. И. Петровым. Об этом свидетельствует уже известное читателю стихотворное обращение П. И. Петрова к Е. А. Арсеньевой в альбоме матери поэта Марии Михайловны, где он отметил время и место встречи с Е. А. Арсеньевой:' «1818, июля 30. Шелкозаводск». В 1837 году П. И. Петров был 48-летним вдовцом. В. А. Мануйлов полагает, что жена Петрова умерла рано. Мне удалось установить точную дату её смерти. В старинном «месяцеслове на 1вЗб год», находящемся в книгохранилище Ставропольской краевой библиотеки, мною обнаружена на чистом вкладном листе, между страницами 46 и 47, среди других заметок, сделанных ещё гусиным пером выцветшими ореховыми чернилами владельцем книги, современником Павва Ивановича, следующая запись:

«26 октября генерала Петрова жена умерла в 9 часов утра, предано тело её 28-го того же в ч. 12».

Следовательно, двоюродная тётка Лермонтова умерла, за несколько месяцев до первой ссылки поэта на Кавказ— 26 октября 1836 года, и тело её было погребено на городском кладбище в Ставрополе.

Нет и не должно быть никакого сомнения в том, что, провожая любимого внука на «погибельный Кавказ», встревоженная Е. А. Арсеньева снабдила его письмом к «любезнейшему Павлу Ивановичу» (так назвала Петрова бабушка поэта в приписке, сделанной собственноручно в письме внука к Петрову в 1838 году, в котором поручала «Мишеньку» попечениям своего кавказского родственника). Это первое письмо Е. А. Арсеньевой до нас не дошло, но его существование не может подлежать сомнению, так как после отъезда внука на Кавказ Е. А. Арсеньева стала отправлять письма поэту в Ставрополь в адрес генерала Петрова. И после своего отъезда из Ставрополя Лермонтов из Пятигорска просил бабушку продолжать адресовать письма в адрес Павла Ивановича Петрова.

      В Ставрополе Лермонтов был радушно встречен гостеприимным Петровым и, по-видимому, остановился в доме своего родственника. Иван Власов, исследователь взаимоотношений Лермонтова и Петрова, полагает, что гостеприимство и заботливость последнего «объяснялись отчасти желанием угодить богатой и влиятельной родственнице Е. А. Арсеньевой, хорошими отношениями с которой он не мог не дорожить. Но, несомненно, большую роль играла здесь и непосредственная привязанность Петрова к талантливому поэту...» Так или иначе, но скоро «опальный» прапорщик и уважаемый боевой кавказский генерал сумели близко узнать и полюбить друг друга. Да оба они и не могли не тяготеть друг к другу. Лермонтов с детства любил Кавказ, «как сладкую песню отчизны своей». А тут — поседевший в походах войн, двадцать лет проведший на Кавказе, прославленный участник ряда боевых походов против ингушей и чеченцев! Павел Иванович, как и многие в Ставрополе и на Кавказской линии, был уже осведомлён о трагической гибели Пушкина от непосредственного участника этой трагедии подполковника Константина Карловича Данзаса, переведённого за участие в поединке Пушкина « с Дантесом в качестве секунданта в Тенгинский пехотный полк и проследовавшего через Ставрополь в марте 1837 года в селение Ивановское, где были расположены части этого полка. От Данзаса генерал Петров узнал . о стихах, написанных его племянником на смерть Пушкина и о гневе царя, переведшего поэта из лейб-гвардии Гусарскою полка прапорщиком в Нижегородский драгунский полк. Молодой прапорщик не мог не оценить добросердечия и заботливости своего родственника и с большим вниманием и уважением отнёсся к Петрову, сразу оценив его военный опыт и боевые заслуги.

По-видимому, по просьбе хозяина Лермонтов переписал в Ставрополе и подарил Петрову своё стихотворение «Смерть поэта», вызвавшее ссылку автора на Кавказ. Павел Иванович как зеницу ока берёг этот драгоценный автограф поэта, не взирая на то, что хранение в его доме «непозволительных стихов» могло быть чревато для него самыми тяжёлыми последствиями.

Отрадным было для Лермонтова общение с дочерями генерала — Екатериной, Марией и Варварой (старшей из них было- 17 лет), которых поэт нежно называл «милыми кузинами». Юные провинциалки изо всех сил старались развлечь своего столичного родственника.

Общественная жизнь в Ставрополе в то время, по словам одного ставропольского старожила — современника Лермонтова, «группировалась у домашних очагов, ограничиваясь небольшими кружками знакомых». Течение частной и общественной жизни в Ставрополе было вполне патриархальное.

Обыкновенными развлечениями на домашних вечерах было более усиленное чаепитие (у мужчин с добавлением кизлярки); дамы развлекались разговорами (впрочем, всего меньше о модах), щёлканьем орехов, грызением арбузных семечек... Если на вечерах собиралась обоего пола молодёжь, то непременно затевали игру в фанты, жмурки и другие игры... Газет тогда не читали и о политике не рассуждали. Нередко на вечерах молодёжь под звуки гитары открывала танцы русскою пляскою, переходящую под конец в казачка, в котором не упускали случая принять участие и мужчины, далеко перешедшие юношеский возраст.

Весьма вероятно, что Лермонтов танцевал с «милыми кузинами» кадриль, которой ставропольских бары­шень обучал унтер-офицер из разжалованных Бенкен.

Молодёжи в Ставрополе было в это время немало. Как сообщает один из офицеров, служивший в войсках Кавказской линии в сороковых годах прошлого, столетия, Ставрополь весною бывал «занимателен по причине стечения прикомандированных офицеров. В это время Ставрополь представляет совершенную смесь общества, образования, языков, народов к мундиров».

Именно в это время поэт познакомился с Николаем Павловичем Колюбакиным — известным участником Кавказской войны. «Воспитанник Царскосельского лицея,— пишет о Колюбакине один из старых кавказцев,— с редко выдающимся всесторонним образованием, человек интеллигенции, и человек вполне светский в лучшем ; значении этого слова, Николай Павлович явился в Ни­жегородский драгунский полк в 1835 году рядовым, разжалованным из поручиков Оренбургского уланского полка за дерзость против полкового командира. Из Нижегородского полка он был командирован на правый фланг, где его блестящая храбрость, обширный ум, образование и быстрое изучение края, быта и нравов туземцев открыли ему широкую дорогу и сделали его одним  из выдающихся и наиболее популярных деятелей на Кавказе».После экспедиции 1836 года Колюбакин, прикомандированный к Тенгинскому пехотному полку, находился в Ставрополе. Здесь Лермонтов впервые встретился с Колюбакиным. Будучи разжалованным, Колюбакин «ни перед кем не гнулся; солдатская шинель ни мало не стесняла его, он по-прежнему держал голову высоко и всем смотрел прямо в глаза». Бешеной вспыльчивостью своего характера Колюбакин был известен даже самому Николаю I, который назвал его «немирный Колюбакин». К тому же он был отчаянным дуэлянтом.По свидетельству П. А. Висковатого, столкновений между Колюбакиным и Лермонтовым не было.Многие современники Колюбакина и исследователи творчества Лермонтова полагают, что Колюбакин послужил прототипом Грушницкого в «Герое нашего времени». Л. П. Семёнов признаёт, что «имя Н. П. Колюбакина не без основания связано» с этим «известным образом Лермонтова».

Существует и другая точка зрения, связывающая образ Грушницкого с убийцею поэта — Н. С. Мартыновым. История создания образа антипода Печорина ждёт своего исследователя.

Здесь же в Ставрополе поэт познакомился с доктором Николаем Васильевичем Майером, служившим при штабе командующего войсками Кавказской линии и Черноморья. По свидетельству многих старых кавказцев, современников Лермонтова, доктор Майер послужил прототипом доктора ,Вернера в романе «Герой нашего времени». Сам Лермонтов устами Печорина об этом знакомстве рассказывает: «Я встретил Вернера в С. (т. е. в Ставрополе — А. П.) среди многочисленного и шумного круга молодёжи... Мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоём об отвлечённых предметах очень серьёзно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев друг другу значительно в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером».

Это свидетельство Лермонтова о его знакомстве с доктором Майером, который в романе «Герой нашего времени» назван Вернером, представляет большую ценность. Знакомство Лермонтова с Колюбакиным и Майером именно в Ставрополе подтверждается свидетельством старого кавказца А. Щербакова, мать которого в тридцатых годах прошлого столетия имела в Ставрополе дом. В этом доме, по словам А. Щербакова, жили доктор Майер, Лермонтов и Колюбакин.

Теперь становится ясным, что Лермонтов до своего появления в Пятигорске в мае 1837 года останавливался в Ставрополе, куда он прибыл 15 апреля 1837 года.

* Современник Лермонтова Г. И. Фи липсон, выехав 4 апреля 1836 года на почтовых из Пензы, в 2 часа ночи на 10 апреля был в Ставрополе, т. е. почти такое же расстоя­ние, как и Лермонтов, покрыл за пять с небольшим суток. Лермонтов же ехал экстра-почтой и, следовательно, факт его прибытия в Ставрополь 15 апреля 1837 года вряд ли может подлежать какому- либо сомнению.