МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ

Стихотворение «На смерь поэта» было написано Лермонтовым в порыве глубокого горя при известии о смерти поэта. Никто из известных тогда поэтов и друзей Пушкина не выразил протеста против тех гонений, которые привели к гибели великого поэта. Это сделал корнет лейб-гвардии гусарского полка – Михаил Юрьевич Лермонтов, тогда еще неизвестный в литературных кругах поэт. Стихотворение получило широкое распространение, и Лермонтов был признан законным наследником Пушкина.

Петербургская аристократия и придворные круги расценили стихотворение как воззвание к революции. Под таким заголовком оно и было преподнесено Николаю I. Результаты сказались быстро: стихотворение было написано 31 января, а в середине марта Лермонтов выехал из Петербурга в ссылку на Кавказ. Из лейб-гвардии гусарского полка он был переведен в Нижегородский драгунский полк, который находился в Закавказье.

От Петербурга, через Москву, «с подорожной по казенной надобности», поэт должен был проехать через всю Россию и через весь Кавказ. Лермонтов выехал из Москвы 10 апреля, проделав до границ Кавказа в весеннюю распутицу длинный и трудный путь в течение двух недель. Продолжить путешествие по Кавказу ему не удалось: дорогой поэт простудился и в Ставрополе принужден был лечь в военный госпиталь, а недели через две переведен в Пятигорск для лечения горячими ваннами.

«Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить»,— писал он позднее своему другу — С. А. Раевскому.

Район Пятигорья Лермонтову был знаком. Его бабушка, Е. А. Арсеньева, воспитавшая внука после смерти его матери, не раз совершала трудные поездки на Кавказские воды ради здоровья Миши.

Наиболее глубокое впечатление из трех ранних поездок к Горячим водам оставила поездка в 1825 году, когда Лермонтову было десять с половиной лет. Его детские впечатления нашли яркое отражение в раннем творчестве. В 1831 году он написал поэму «Аул Бастунджи». Местом действия поэмы является район Пятигорья.

Между Машуком и Бешту, назад

Тому лет тридцать, был аул, горами

Закрыт от бурь и вольностью богат.—

Его уж нет.

В другой поэме — «Измаил-Бей» — опять знакомые места:

Давным-давно, у чистых вод,

Где по кремням Подкумок мчится,

Где за Машуком день встает,

А за крутым Бешту садится,

Близ рубежа чужой земли

Аулы мирные цвели...

В «Посвящении» к первой поэме юный поэт признается, что он навсегда связан с Кавказом.

Тебе, Кавказ,— суровый царь земли —

Я снова посвящаю стих небрежный:

Как сына ты его благослови

И осени вершиной белоснежной!

От ранних лет кипит в моей крови

Твой жар и бурь твоих порыв мятежный;

На севере в стране тебе чужой

Я сердцем твой, — всегда и всюду твой!..

Старожилы Тархан (Пензенской губернии), где протекало детство Лермонтова, вспоминали впоследствии, что по возвращении с Кавказа Миша бредил им, он лепил из воска черкесов, Кавказские горы и без конца повторял сюжеты Кавказа в рисунках. Природа Кавказа и его вольнолюбивое население гармонировали с мятежным духом будущего творца «Демона». Вот почему ему казалось: «Все, все в этом крае прекрасно».И теперь, когда пришлось ехать на Кавказ не по своей доброй воле, он не почувствовал тяготы ссылки. Поэт ехал в далекий, но милый его сердцу и воображению край. Он был бодр и полон радужных надежд. Перед отъездом из Петербурга на Кавказ Лермонтов полушутя писал С. А. Раевскому, что его утешают слова Наполеона: «Знаменитости создаются на Востоке».

И вот он опять в знакомых местах.

Но не узнать теперь былого поселения при Горячих водах. В 1837 году Лермонтов нашел здесь тот «чистенький, новенький городок», который стал местом действие «Княжны Мери».

Теперь это город Пятигорск. Он еще невелик. Но забота о благоустройстве молодого курорта чувствовалась на каждом шагу. В самом центре, вблизи источников, выстроено прекрасное здание «Ресторации» с номерами для приезжих, с большим залом для балов, столовой биллиардной, комнатами для отдыха.

На месте низкой заболоченной площадки, на которую когда-то стекали с Горячей горы источники, вырос садик или рощица с цветником (теперешний «Цветник») «Здесь происходит гулянье под звуки приятной музыки, которая каждый день доставляет удовольствие публике и привлекает даже черкесов из замиренных аулов»,— свидетельствует один из посетителей Пятигорска.

В конце площадки, у самого подножия Горячей горы стоит великолепное здание Николаевских ванн (сейчас Лермонтовские ванны). На склоне Горячей горы устроена искусственная пещера, доставляющая прохладное и приятное убежище от палящих солнечных лучей — Грот Дианы.

К источникам проведены удобные дороги. Раньше больным трудно было добираться до Елизаветинского источника. К нему проложили узкую, но удобную тропинку прямо с бульвара, от дома Хастатовой, сестры Е.А. Арсеньевой, в доме которой Лермонтов жил в 1825 году. В скале против Елизаветинского источника была пещера (ныне Грот Лермонтова), а выше пещеры, на уступе внутреннего хребта горы Машук, там, где в детстве Лермонтов видел казачий пикет, с вышки которого по ночам раздавались окрики: «Кто идет?»,— возвышается прекрасное здание Эоловой арфы.

Посаженные десять лет назад липы образовали прекрасный бульвар. Выстроена церковь, в куполе которой вделаны часы. По этим часам устанавливался распорядок дня лечащихся (небольшое деревянное здание «Скорбященской церкви» погибло в 1944 году).Было положено начало саду на берегу Подкумка (сейчас Парк культуры и отдыха).

На правом берегу речки Подкумок выросла казачья станица, названная Горячеводской, сохранившая свое название до наших дней.Лечебный сезон 1837 года был одним из самых оживленных. Из Петербурга съехалось много знакомых Лермонтова. Среди них был его школьный товарищ по Московскому университетскому пансиону Н.М.Сатин.Много лет спустя Сатин вспоминал, что Лермонтов на Кавказских Минеральных Водах «был знаком со всем водяным обществом (тогда очень многочисленным), участвовал на всех обедах, пикниках и празднествах».

Сам же Михаил Юрьевич писал из Пятигорска 31 мая 1837 года своему другу М. А. Лопухиной, что, хотя на водах легко завязать знакомства, он их избегает.

«Ежедневно брожу по горам, и одно это укрепило мне ноги; поэтому я только и делаю, что хожу: ни жара, ни дождь меня не останавливают».

Другому своему другу, С. А. Раевскому, он писал позднее, что в месяц воды его поправили, что он здоров и ведет жизнь примерную.Сатин, правда, оговорился, что такая, «по-видимому, пустая жизнь не пропала, впрочем, для Лермонтова даром: он писал тогда свою «Княжну Мери» и зорко наблюдал за встречающимися ему личностями».

Вряд ли в результате «пустой жизни» могли родиться полные невыразимой прелести строки: «Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окно, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу передо мной пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа,— а там, дальше, за амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльборусом...»

Эти строки Лермонтов передает от лица Печорина, включив их в дневник своего героя.

Зная, как Лермонтов точно описывал те места, где проходило действие его романа, и как легко было опознавать впоследствии эти места,— можно с уверенностью сказать, что Лермонтов описал в «Княжне Мери» свою первую квартиру в Пятигорске где-то на краю города… у подножия Машука.

Теперешняя Лермонтовская улица была тогда «краем города», где, по-видимому, и поселился Лермонтов. Отсюда он совершал те ежедневные прогулки, о которых писал Лопухиной.

«Пойду к Елисаветинскому источнику: там, говорят, утром собирается все водяное общество». И дальше: «Наконец, вот и колодезь... На площадке близ него построен домик с красной кровлей над ванной, а подальше галерея, где гуляют во время дождя...»

Эолова арфа, построенная на «крутой скале», бульвар с липовой аллеей, виноградная аллея, ведущая в грот... Провал «на отлогости Машука, в версте от города»... Торговля коврами Челахова.

Ни один историк Кавказских Минеральных Вод не мог прибавить к этому описанию Пятигорска 30-х годов ничего нового. Такое же точное описание в романе и Кисловодска. Можно не сомневаться, что в Кисловодской ресторации фокусник Апфельбаум, действительно, давал представление и что дом Реброва имел два этажа с мезонином и балконом.

Замечательно описаны и посетители Кавказских Минеральных Вод. Здесь та самая помещица, которую начал описывать Пушкин в «Романе на Кавказских Водах», военные на костылях и без них, представители аристократии и местные мещане. Доктора Майера, человека умного, друга декабристов, узнавали в романе в докторе Вернере.

Узнавали и других лиц, ставших прототипами героев романа.

Герои романа и обстановка, в которой они находятся, настолько реальны, что трудно отделаться от впечатления, что это живые люди.

«Поздно вечером, то есть часов в одиннадцать, я пошел гулять по липовой аллее бульвара. Город спал, только в некоторых окнах мелькали огни. С трех сторон чернели гребни утесов, отрасли Машука... вдали серебряной бахромой сверкали снеговые горы. Оклики часовых перемежались с шумом горячих ключей, спущенных на ночь. Порою звучный топот коня раздавался на улице, сопровождаемый скрипом ногайской арбы и заунывным татарским припевом. Я сел на скамью и задумался...»

Это тоже слова Печорина, но разве не кажется, что на скамье сидит задумавшийся Лермонтов?

Приходится ли удивляться, что иногда героев романа принимают за реальных лиц.

Как-то один из посетителей музея «Домик Лермонтова» спросил экскурсовода, хитро прищурившись:

— А почему вы не сказали про третью дуэль?

— Какую?

— Лермонтова с Грушницким...

Автору этих строк не раз приходилось разъяснять, что ковер в магазине Челахова купил герой романа — Печорин, а не Лермонтов, что в прогулке на Провал участвовал опять-таки Печорин, а не автор романа.

«Герой нашего времени» вышел отдельным изданием в 1840 году. В него вошла и «Княжна Мери», не печатавшаяся ранее. Это произведение — результат «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» в течение трех месяцев, проведенных Лермонтовым на Кавказских Минеральных Водах.

В том же, 1837, году Лермонтов познакомился в Пятигорске, на квартире Сатина, с В. Г; Белинским. Первое знакомство великого поэта и великого критика не привело их к сближению, как это произошло впоследствии.

В числе знакомых поэта была семья Н. С. Мартынова, однокашника Лермонтова по школе гвардейских подпрапорщиков, того Мартынова, который впоследствии сделался убийцей поэта.

18 июля Лермонтов пишет бабушке, что ему не придется ехать в Грузию, так как эскадрон Нижегородского полка, к которому он был причислен, будет в Анапе, где ожидается приезд Николая I.

«Погода здесь ужасная: дожди, ветры, туманы; июль хуже петербургского сентября; так что я остановился брать ванны и пить воды до хороших дней. Впрочем, думаю, что не возобновлю, потому что здоров как нельзя лучше».

После лечения в Пятигорске горячими серными водами Лермонтов, следуя установившейся традиции, принимал ванны в Железноводске и закончил лечение в Кисловодске.

В первых числах сентября поэт выехал на Черноморское побережье. Участвовать во встрече царя в Анапе Лермонтову не пришлось, и он отправился в Закавказье. Только теперь он узнавал настоящий Кавказ.

В Петербурге между тем Е. А. Арсеньева не прекращала хлопоты о «прощении» внука.

Это «прощение» было наконец дано поэту: 11 октября прапорщик Нижегородского драгунского полка Михаил Юрьевич Лермонтов был переведен в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк в Новгородской губернии. Но не радует это «прощение» поэта. «Я бы охотно остался здесь... Скучно ехать в новый полк, совсем отвык от фронта и серьезно думаю выйти в отставку»,— пишет Лермонтов С. А. Раевскому, получив приказ о переводе.

Вот какие мысли занимают теперь поэта. Все пережитое за этот год: знакомство с Кавказом, его обитателями, встречи с такими людьми, как доктор Майер, дружеские связи с отбывавшими v наказание на Кавказе декабристами—сделало поэта более зрелым, вдумчивым и серьезным.

Ссылая Лермонтова на Кавказ, враги поэта надеялись, что он «образумится». Надежды их не оправдались.

Да, я не изменюсь и буду тверд душой,

Как ты, как ты, мой друг железный.

Слова эти в стихотворении «Кинжал» написаны поэтом перед отъездом с Кавказа. Они звучат, как данный самому себе обет — быть твердым на том пути, который Лермонтов отныне избрал для себя.Ссылка закалила волю поэта, «как сталь при трепетном огне». Она же дала впечатления не только для «Героя нашего времени», но и для «Демона», «Мцыри», «Беглеца», стихотворений «Кинжал», «Дары Терека», «Памяти Одоевского».

Только в конце декабря 1837 года Лермонтов покинул Кавказ.

Задержавшись в Москве перед отправлением в Новгород, поэт пишет М. А. Лопухиной, что родные не хотят, чтобы он бросил военную службу и что он «порядком пал духом».

«Бабушка надеется, что меня скоро переведут в царскосельские гусары... оттого она не соглашается, чтобы я вышел в отставку; что касается меня, то я ровно ни на что не надеюсь».

В марте 1838 года Лермонтов был все же переведен из Гродненского гусарского полка в лейб-гвардии гусарский полк в Петербурге.

Но у такого мятежного человека, каким был Лермонтов, жизнь не могла протекать гладко.Тому аристократическому обществу, которое явилось причиной гибели Пушкина, Лермонтов страстно хотел бросить в глаза «железный стих, облитый горечью и злостью».

И он, не задумываясь о последствиях, делал это.

В феврале 1840 года состоялась дуэль Лермонтова с сыном французского посланника де Барантом. Причиной дуэли был спор о смерти Пушкина.

«Недонесение о дуэли» было вменено Лермонтову в преступление, и он вновь сослан, и сослан опять на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк.

10 июня Лермонтов приехал в Ставрополь, где находилась главная квартира командующего Кавказской линией, и поэт был прикомандирован к «чеченскому» отряду генерала Галафеева.

«Завтра еду в действующий отряд на левый фланг в Чечню, брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму»,— пишет Лермонтов А. А. Лопухину 17 июня.

Завоевывая себе право на отставку, поэт неоднократно отличался в боях.

После ряда подвигов, отмеченных начальником отряда, вскоре после знаменитого боя при Валерике, увековеченного им в послании к Варваре Александровне Лопухиной-Бахметьевой, Лермонтов приехал в Пятигорск в пятый раз в своей жизни.

За четыре года, начиная с 1837-го, Кавказские курорты мало изменились.

В этот сравнительно короткий приезд на Кавказские Минеральные Воды Лермонтов жил большей частью в Кисловодске. Он пробыл здесь август, а в сентябре выехал в Чечню.

Мысль об отставке не покидала его.

К конце октября 1840 года, после 20-дневной экспедиции в Чечню, Лермонтов писал А. А. Лопухину: «Если мне случится удачно действовать, то авось что-нибудь дадут...»

Это «что-нибудь», то есть воинские награды, были необходимы поэту, чтобы хлопотать об отставке.

Лермонтов думал, что его судьбой,

Сказать по правде, очень

Никто не озабочен.

Но он ошибался. Судьба поэта Михаила Юрьевича Лермонтова слишком «озабочивала» Николая и жандармерию. «Заботы» Николая I преследовали поэта и на далеком Кавказе. После экспедиции в Чечню с 27 октября по 6 ноября, в которой Лермонтов командовал охотниками, выбранными из всей кавалерии, он был представлен к награде. Но самодержец российский не забыл преемника Пушкина и вычеркнул его имя из наградных списков, а затем «изволил повелеть»: «...дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо на фронте и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку».^{^[1]}

Эта царская «забота» не только обрекла поэта на тоскливую фронтовую службу, которая всегда тяготила Лермонтова, но она лишала его всякой надежды добиться отставки. Опальный офицер не мог уйти в отставку, не совершив подвига, а путь для этих подвигов поэту теперь закрывался. Николай разгадал планы Лермонтова и разбил их. Но поэт так и не узнал о новых кознях своего венценосного врага: царское повеление достигло Кавказа уже после смерти Лермонтова.

В результате хлопот об отставке Лермонтов с трудом получил двухмесячный отпуск «для свидания с бабушкой» и в середине января 1841 г. покинул Кавказ.

Хлопоты об отставке поэт настойчиво продолжал в Петербурге, но он мог бы сказать тогда же словами своего «Мцыри»:

И смутно понял я тогда,

Что мне на родину следа

Не проложить уж никогда.

Белинский говорил, что у Лермонтова «мощная способность смотреть прямыми глазами на всякую истину, на всякое чувство» и что у поэта «отвращение прикрашивать их».Эти качества в характере Лермонтова и были причиной того, что, в то время как Лермонтова-поэта все больше ценила прогрессивная часть русского общества, реакционные круги все более ненавидели его.Стихотворения «Дума», «1-е января», «И скучно и грустно...», литературно-общественная декларация поэта в стихотворении «Журналист, читатель и писатель», в котором писатель говорит:

Приличьем скрашенный порок

Я смело предаю позору;

Cмелые суждения Лермонтова в кругу товарищей обо всем, «как будто III отделения собственной его императорского величества канцелярии вовсе не существовало»,— все более разжигали ненависть к поэту.

В первых числах апреля поэту предписано было «в 48 часов покинуть Петербург» и отправиться на Кавказ в Тенгинский полк.Не зная, что путь к отставке для него закрыт, Лермонтов перед отъездом на Кавказ пишет приятелю Д. С. Бибикову:

«Уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку».

9 мая Лермонтов приехал в Ставрополь. В тот же день он писал бабушке: «Отправляюсь в крепость, в Шуру,^{^[2]}где полк, а оттуда постараюсь на воды... Я все надеюсь, милая бабушка, что мне все-таки выйдет прощение и я могу выйти в отставку...»

Михаил Юрьевич не поехал, однако, в полк, а направился из Георгиевска в Пятигорск.13 мая он, вместе с другом и родственником своим А. А. Столыпиным, приехал в Пятигорск в шестой и последний раз.

«Промокшие до костей, приехали мы в Пятигорск и вместе остановились на бульваре, в гостинице «Найтаки»,— рассказывал попутчик Лермонтова Магденко.— Минут через 20 Лермонтов, переодевшись в белое как снег белье, потирая руки от удовольствия, сказал вошедшему в номер Столыпину:

— Ведь и Мартышка, Мартышка здесь. Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним».

«Мартышкой» Лермонтов называл своего однокашника по юнкерской школе — Н. С. Мартынова.

На другой же день Михаил Юрьевич вместе со Столыпиным явился к коменданту города Ильяшенко и подал рапорт о том, чтобы ему разрешено было остаться в Пятигорске для лечения.

Комендант, прочитав рапорты и приложенные медицинские свидетельства, передал их плац-адъютанту с приказанием представить их в штаб.

— Хотя у меня в госпитале и нет места, ну, да что с вами делать, оставайтесь,— заявил комендант.

Друзья наняли флигель Чиляева, где сейчас мемориальный музей Лермонтова. Две комнаты во флигеле занял Лермонтов, а две считались Столыпинскими.

«Мы жили дружно, весело и несколько разгульно, как живется в этом беззаботном возрасте—20—25 лет»,— вспоминал 30 лет спустя князь Васильчиков, живший летом 1841 года у того же хозяина, Чиляева, в большом доме.

«В Пятигорске Лермонтов весело проводил время в обществе гвардейских офицеров, принимал участие в постоянных пикниках, кавалькадах и прогулках в горы верхами».

Васильчиков, как и многие другие, общавшиеся с поэтом, видели только эту сторону его жизни на водах. А вот профессор Дядьковский, поговорив с ним несколько часов в первую же встречу по приезде в Пятигорск, увидел в Лермонтове серьезного, умного и образованного человека.

А кто знал из наблюдавших эту «веселую» жизнь поэта, что в эти дни им написаны: «Сон», «Тамара», «Свиданье», «Дубовый листок», «Выхожу один я на дорогу...», «Морская царевна», «Пророк»?

Какая скорбь в образе одинокого дубового листка, оторванного от ветки родимой! И разве можно себе представить, что Лермонтов только и жил «веселой» жизнью, когда писал строки, полные слез: «Выхожу один я на дорогу...»

Можно только догадываться о той глубокой внутренней работе, которая происходила в нем. Показная, веселая жизнь была маской, прикрывавшей другую жизнь поэта, свидетелей которой не было. Он никого не допускал в тайники своего творчества, никому не поверял своих дум и планов. Только в день дуэли поэт чуть-чуть, слегка, приоткрыл их своему товарищу Глебову.

«Лермонтов рассказал,— как сообщил А. Н. Толстой на торжественном заседании Академии наук СССР в день 125-летия со дня рождения поэта,— что у него готов план двух исторических романов: один из эпохи Отечественной войны (то есть то, что впоследствии осуществил Лев Толстой), другой—из кавказской жизни времен Ермолова, о кровавом усмирении Кавказа, о персидской войне и катастрофе в Тегеране, когда погиб Грибоедов».

Неожиданно Михаил Юрьевич получил предписание коменданта отправиться или в отряд, или в Георгиевский госпиталь.

Оказывается, пятигорский комендант не имел разрешения своего начальника оставить Лермонтова на водах.

Но Лермонтов старался оттянуть отъезд в отряд.

«Мной овладел демон поэзии, или стихов»,— писал он еще из Ставрополя С. Н. Карамзиной.

18 июня Лермонтов подал пятигорскому коменданту новый рапорт, в котором сообщал, что «уже начал пользоваться минеральными водами и принял 23 серных ванны... прервав курс, подвергаюсь совершенному расстройству здоровья».

К рапорту было приложено медицинское свидетельство, в котором утверждалось, что Лермонтов «одержим золотухой, цынготным худосочием, сопровождаемым припухлостью языка и ломотою ног... И хотя принял более 20 горячих серных ванн, но для облегчения страданий необходимо поручику Лермонтову продолжать использование минеральными водами в течение целого лета 1841 года».

Вслед за этим Лермонтов пишет непосредственно командующему войсками на Кавказской линии, генералу Граббе, прося его о продлении срока пребывания на Минеральных Водах.

«Тревога ума» не покидала поэта в эти последние месяцы жизни в Пятигорске.

«Дадут ли отставку?» — вот мысль, которая не переставала его мучить.

28 июня он пишет бабушке: «То, что Вы мне пишете о словах Г. Клейнмихеля, я полагаю, еще не значит, что мне откажут отставку, если я подам; он только просто не советует; а чего мне здесь еще ждать? Вы бы хорошенько спросили только, выпустят ли, если я подам».

Кавказ, его поэтическая родина, сделался для поэта тюрьмой. Лермонтов рвался на широкую дорогу общественного служения. Здесь, на Кавказе, ему было тесно. В Петербурге, среди друзей, в мире журналистики, поэт надеялся найти приложение своим «силам необъятным». Он предполагал издавать журнал, посвятить себя всецело литературной деятельности.

8 июля Михаил Юрьевич Лермонтов со своей компанией устроил пикник для знакомых дам в Гроте Дианы.

Все участники отмечают, что пикник был необычайно удачен и что Михаил Юрьевич был очень весел. А между тем спустя несколько часов после этого бала, Михаил Юрьевич говорил Павлу Гвоздеву:

- Чувствую,— мне очень мало осталось жить.

Шестинедельный отпуск, данный Лермонтову и Столыпину для лечения минеральными водами, кончился 10 июля. Они были вызваны к коменданту и 12 июля утром туда явились. Ильяшенко разрешил им пробыть в Пятигорске еще три дня, а затем переехать для окончания лечения в Железноводск.

13 июля в доме генерала Верзилина собрались «несколько девиц и мужчин»,— вспоминала впоследствии Эмилия Александровна, падчерица генерала, — и, как всегда, танцевали.

Лермонтов и Эмилия Александровна, провальсировав, сидели на диване около ломберного стола, и мирно разговаривали. К ним присоединился Лев Сергеевич Пушкин.

- Оба они,— рассказывала Эмилия Александровна,— отличались злоязычием и принялись взапуски острить... Доставалось больше всего водяному обществу, к нам мало расположенному.

Мартынов, тот «друг», присутствию которого в Пятигорске так обрадовался Михаил Юрьевич, разговаривал с младшей дочерью Верзилиных, Надей. Как всегда, он был в парадной черкеске, с большим кинжалом, все время менял позы.

Михаил Юрьевич не выносил позерства. Высмеивая Мартынова, он нарисовал карикатуру, произнеся при этом: «Горец с большим кинжалом».

[1] Под фронтом в те времена понимался такой район расположения военных сил, который не соприкасался с неприятелем. Военные действия осуществлялись путем специальных экспедиций.

[2] Город Темир-Хан-Шура, теперешний Буйнакск,

[3] В. И. Ленин, Соч. Т. XXX, стр. 262.