Грязев В. Айна[Текст]: [рассказ]  / В. Грязев // Грязев В. Лунная дорожка: повесть и рассказы. – Ставрополь, 1973. – С.143-151.

 

Айна

 

Заведующий отделом Корнеев, недовольный, выговаривал младшему инженеру:

- Ваша общительность достойна похвалы. Но поймите, Ольга Семёновна, когда у вас сидит очередная гостья, я не могу сосредоточиться. Мне страсть как интересно слушать, о чём вы говорите! Мне нужно работать. Кстати, и вам следовало бы прилежнее заниматься…

            - У вас какие-то конкретные замечания есть? Я что-то не выполнила к сроку?

            Конкретных замечаний у Корнеева не было. Все задания Ольга Семёновна выполняла в срок.

            -Ну, допустим, нет. Однако это не даёт вам права превращать рабочий кабинет в личную приёмную.

            -Батюшки! – всплеснула руками Ольга Семёновна. – Да, кто ж у меня бывает? Ну, зайдёт раз в неделю подруга на минутку. Так что ж, выгонять её?

            - Если б раз в неделю…

            - А сколько? Вчера кто-нибудь был? Нет. А позавчера?

            - Я не записываю и не учитываю ваших подружек, но вот сегодня только что ушла…

            - Павел Семёнович, но она же по делу приходила. Разве вам неизвестно?

            -Я не слышал, о чём вы говорили.

            - А зачем тогда напраслину на человека возводите?

            - Хорошо. С завтрашнего дня я заведу книгу учёта ваших посетительниц и буду вести стенограмму разговоров. Иначе вам ничем не докажешь.

            - С завтрашнего дня ни одна подруга не переступит порог вашей вотчины. Сами волком живёте и хотите, чтобы и я так жила.

            - Несносный вы человек, Ольга Семёновна. Вы совсем не знаете, как я живу и как я жил. И ни к чему ваши очень сильные сравнения.

            - Лучше вы посвятите его кому-нибудь другому.

            - Придёт время – посвящу кому-нибудь другому. Но просьба моя остаётся в силе.

            - Хорошо, если приказываете…

            - Не приказываю, а прошу…

 

До вечера на другой день в их кабинет никто не заходил. А вечером, когда Корнеев вернулся от главного инженера, увидел молодую женщину, сидевшую у стола Ольги Семёновны.

- Здравствуйте, - хмуро поздоровался он. – Вы к кому?

- К Ольге Семёновне, - ответила гостья. – Я вам не помешаю?

- Нет , отчего же… Вы мне не помешаете. Только вот Ольги Семёновны, вероятно, сегодня не будет. Конец работы – она уже ушла.

- Будет, сказала гостья. – Это она меня усадила здесь, а сама вас ищет.

- Меня? – удивился Корнеев и придвинул было сметы. Но счёл неудобным заниматься делами. Что о нём подумает гостья: невежа, невоспитанный человек.

- Вас Павлом Ивановичем зовут? – спросила гостья.

- Да, а вы откуда знаете?

- Ну, это узнать не так уж сложно. Сестра мне много рассказывала о вас.

- Какая сестра?

- Ольга Семёновна.

- Первый раз слышу, что у неё сестра есть. Я вас никогда не видел.

- Я не здесь живу…

Корнеев не успел спросить, где она живёт, в комнату почти вбежала Ольга Семёновна.

- Павел Иванович, голубчик, я вас по всему тресту ищу. Мы за вами приехали. Мы за вами приехали. Да что вы смотрите на часы – рабочий день уже кончился. Идёмте – такси ждёт.

- Какое такси?

- Сергей приехал. У него маленький праздник – его картины попали на Всероссийскую выставку. Идёмте.

Это уже было требование, и деликатному Корнееву ничего не оставалось делать, как согласиться.

- Ну, и хорошо, - обрадовалась Ольга Семёновна. – Теперь позвольте представить вам отпрыска нашей древней фамилии. Айна.

Девушка протянула красивую узкую руку.

В такси их ожидал знакомый Корнеева, художник Маковкин.

- Ну, брат, - забасил он, - признаться, я не верил, что Ольге Семёновне удастся увезти тебя.

Ольга Семёновна хитро подмигнула художнику:

- Тут, видно, не только моя заслуга.

Корнеев был очень рад, что ему досталось место рядом с шофёром, и поэтому никто не видел, как он покраснел: «Ох, и язычок у коллеги».

Потом он успокоился и стал думать. «Что это за странное имя – Айна? Почему у русской Ольги Семёновны сестра с таким именем? Хотя каких только имён нет у русских. Если есть Конституция и Тракторина, то почему не может быть Айны? А может, она с берегов финских озёр или Балтийского моря?»

Корнеев даже и картину такую представил: гранитный утёс, у подножия которого плещется хмурое море. На утёсе – Айна. Ждёт мужа-рыбака, отправившегося на промысел. А муж её не кто иной, как он сам, Корнеев. Огромные волны перекатываются через судёнышко. Хлопает готовый сорваться парус. Но он ничего не замечает, кроме маленькой точки на горизонте. Он знает – это стоит Айна, она ждёт его. Берег всё ближе и ближе. Корнеев уже видит свою подругу. Белокурые волосы её разметались по ветру, плещется юбка, облегающая крепкие загорелые ноги.

- Павлу-уша! – доносится сквозь ветер.

- Айна-а-а! – кричит он, Корнеев.

Потом он слышит взрыв хохота и рокочущий бас Маковкина.

- Ты что, домой решил возвращаться?

Оказывается уже приехали. Машина стояла у подъезда загородного кафе «Дубовая роща». Корнеев опять страшно смутился. Маковкин похлопал его по плечу:

- Это мне, художнику, положено быть мечтателем. Инженеру же – ник чему. Инженеру положено всякие колёсики и винтики чертить. А мечтать не положено.

Ольга Семёновна возразила:

- Но, дорогой наши колёсики и винтики – прогресс, это постоянное обновление. О вас, художниках, этого не скажешь: те же кисти, что у Микеланджело и Ван-Дейка, те же краски, только… картины похуже. 

- Ну, семейная жизнь у меня будет, - забасил Маковкин, - если до свадьбы будущая супруга с такими выпадами против меня выступает.

- Вас ожидать? – поинтересовался водитель.

- Нет, зачем же, ответила Айна. – Мы дальше пешком пойдём.

Они заняли столик на открытой террасе, откуда открывался великолепный вид. Половину вечереющего неба загораживали горы, покрытые лесами. Отсюда они казались голубоватыми. В небе плыла лёгкая тучка, зацепилась за вершину и остановилась.

- Почти как у Лермонтова, - воскликнула Ольга Семёновна, - «Ночевала тучка золотая на груди утёса-великана…»

- А он видел и этот утёс и эту тучку, - задумчиво сказала Айна.

- Гору эту, может, и видел, а тучка та давно постарела и померла, - пошутил Маковкин.

- Вот и не померла! – упрямо тряхнула головой Айна. – С тех пор носится так и носится по небу. И мы помрём, а она так и будет носиться.

- Долго она не могла прожить, - продолжал дразнить Айну Маковкин, - за неверность в те времена строго наказывали, она же не отличалась постоянством: у одного утёса на груди переночует, у другого…

- Будущий мой родственничек, какой же ты дремучий прозаик! Дремучий, дремучий…

- Ты жестокая женщина. Ты подавляешь всякую свободную мысль. Мне ничего не остаётся, как обиженно умолкнуть.

Корнеев не любил таких разговоров, и всё время посматривал на Айну. Ему нравилось, как она немножко злится. Ну и пусть немного позлится. А когда болтовня её станет неприятной, надоест, тогда и он вмешается в разговор, вроде её защитника выступит, скажет что-то такое веское, значительное.

Стало темнеть, и на террасе зажглись фонари. Из-за горы луна выкатилась. Потянуло прохладой.

- Пойдёмте путешествовать, - предложила Айна. – Вы согласны, Павел Иванович?

- Разумеется, разумеется.

Корнеев впервые так близко заглянул ей в глаза,  и они ему показались давно-давно знакомыми. Будто с детства знал её.

- Идёмте, - схватился Корнеев и предложил руку. Обычно малоразговорчивый, Павел Иванович вдруг заговорил безумолку. И за те недолгие минуты, пока они шли к гроту, он почти всё рассказал о себе. Рассказал даже о том, чего не знали его близкие друзья. Потом он спохватился, подумал: «Да что же это со мной делается, что она подумает обо мне?»

Он понял, что ему очень небезразлично, что она подумает о нём.

У грота было пусто. Разошлись экскурсанты. И хорошо, что разошлись. По крайней мере, пока подойдут Ольга Семёновна и  Маковкин, можно будет переброситься хотя бы несколькими словами наедине.

- Айна, я вас вижу сегодня впервые, а кажется знаю давно-давно. И, кажется, влюблён в вас очень давно.

- Павел Иванович, по рассказам сестры я вас иным представляла. Зачем это донжуанство?

- Извините, я не хотел вас обидеть.

Он сел у ног Айны, на нижней терраске, и тоже стал смотреть на вечерний город: огни – в окнах домов, на улицах, в парках. Яркая гирлянда их движется по дороге, убегая к темнеющим на горизонте горам, убегая в неизвестность, как бежит в неизвестность сама жизнь…

Когда на другой день Павел Иванович попытался вспомнить свою вчерашнюю спутницу, он ничего не мог вспомнить, кроме её глаз. Глубокие, умные, немного насмешливые, с чуть-чуть затаённой грустью. И, может, потому, что в них была эта грусть, так понятная ему, он почувствовал в Айне родственную душу, увидел то, чего не доводилось видеть в других глазах.

На работу он пришёл раньше обычного, надеясь, что и Ольга Семёновна придёт пораньше. Но потом вспомнил, что она уехала в командировку – вернётся не раньше трёх часов.

- А ведь я и в самом деле влюблён, - подумал Павел Иванович, - и влюблён безнадёжно.

Он распахнул окно на улицу. Отсюда с четвёртого этажа хорошо были видны зелёные кварталы города, широкие улицы, дома. Где-то в одном из них жила белокурая Айна, и билось её сердце, и в глазах светилась затаённая грусть…

Ольга Семёновна приехала только вечером.

- Сегодня вам хорошо было? Никто не мешал?

- После вчерашнего мне немножко недостаёт чего-то. Сегодня я хотел, чтобы мне мешали, - попробовал шутить Корнеев.

- Вот видите, какой вы человек. Не угодишь: и так плохо, и так нехорошо. А что же стряслось с вами? – не хотела догадываться она.

- Так, пустое. Сердце пошаливает.

- Сердце? Уж не влюбились ли?

- Всё возможно, - уклончиво ответил Корнеев. И, помолчав, будто между прочим спросил: - Да, кстати, Ольга Семёновна, почему у вашей сестры нерусское имя?

- Айна – приёмная сестра. В сорок первом она с матерью эвакуировалась в наш город. Мать умерла, Айна у нас воспитывалась. Потом вышла замуж, уехала в Ригу, на родину. Но каждое лето обязательно приезжает к нам погостить.

- А почему без мужа?

- Он погиб. Во время кораблекрушения. Хороший парень был. Умница. Красавец. И романтик к тому же. Он учился в нашем институте, девушки со всех курсов на него заглядывались. Он же выбрал Айну.

В душе Корнеева шевельнулось что-то вроде надежды. Но, подумал он, нехорошо, подло приставать к женщине, в памяти которой так свежи ещё воспоминания, так свежа ещё любовь к своему избраннику.

Мысленно он согласился со своими доводами, но твёрдо знал, что никогда не сможет забыть Айну.

Через месяц Маковкин женился. Свадьба была не очень пышной, людей было мало. Но Корнеева пригласили. Была там и Айна. Вместе со всеми она кричала «горько». Но не было радости в её глазах.

Когда начались танцы, Маковкин отвёл в сторону Корнеева:

- Что же ты никаких шагов не предпринимаешь? Это ведь твой идеал. Я стараюсь для тебя.

- Благодарю, старик. Я разберусь как-нибудь сам. Домой Корнеев ушёл раньше остальных – не хотелось ни пить, ни веселиться.

Его провожали молодые. И Айна вышла.

Он поцеловал её руку:

- Айна, милая, если вам будет когда-нибудь трудно, если потребуется помощь, всегда рассчитывайте на меня.

- Спасибо, - сказала Айна.

- Мы увидимся ещё?

- У меня билет на завтрашний поезд.

- Разрешите, я приеду проводить вас.

- Приезжайте, буду рада.

 К поезду Корнеев едва не опоздал – подвела машина. Когда он выбежал на платформу, поезду давали отправление.

В вагоне увидел Айну. И она заметила Павла Ивановича, торопливо прильнула к окну…

Поезд тронулся. Сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее набегали вагоны, замелькали окна, лица.

Но в других окнах были другие лица, была другая жизнь.

 

Грязев В. Няня[Текст]: [рассказ]  / В. Грязев // Грязев В. Лунная дорожка: повесть и рассказы. – Ставрополь, 1973. – С.214-223.

 

Няня

 

Дочь встретила Угрюмова в коридоре.

- Папа, а тётя Рая умерла.

- Не говори глупостей, - устало сказал отец раздеваясь. – Сейчас плохая погода, поэтому она так долго и не едет к нам.

 - А я тебе говорю – умерла. Мы письмо получили, - капризно тараторила девочка.

- Сочиняешь всякие небылицы…

Он прошёл на кухню. У стола сидела жена с заплаканными глазами.

- В самом деле умерла Рая?

- Да, - протянула она письмо.

Угрюмов развернул помятый тетрадный листок и торопливо стал читать.

- Где же? Тут совсем о другом пишут.

- В самом конце читай…

«В прошлую пятницу похоронили Раю. Умирала она тяжело. И всё вспоминала Наташеньку и просила не писать ничего о своей болезни, чтобы не волновать девочку. Всё надеялась поправиться и приехать к вам. И не поправилась…»

Угрюмов тяжело опустился на шаткий скрипучий стул – старинную достопримечательность дома. Стул рассохся. На спинке его – несмываемые узоры, оставленные в своё время и малышом-сыном, теперь уже десятиклассником, и дочкой, которая теперь, хоть и школьница, не оставляет старый стул. Надо б давно выкинуть его, но берегли как память.

- Не могла раньше писать, - вздыхала жена.

Этот упрёк адресовался сестре, приславшей письмо. – И на похороны не съездили. Не проводили человека в последний путь…

Угрюмов молчал. Он никак не мог представить, что уже нет в живых этой старушки. Что она никогда не придёт к ним и, гремя посудой на кухне, не будет бурчать и на ребятишек, и на них, взрослых, не дающих укороту детям.

 

Женщину эту в их дом привела супруга. Работали они тогда в станичной школе. У жены кончался декретный отпуск. Надо было выходить на работу, а девочку оставлять нес кем. Искали няню. А где её найдёшь? Кто теперь пойдёт в няни?

Собирались попросить завуча составить расписание так, чтобы у них не совпадали уроки и чтобы можно было дежурить по очереди дома. Благо – школа под боком.

Просить не пришлось.

Однажды Угрюмов пришёл и увидел необычайную гостью. Вместе с женой пила чай старушка не старушка и на молодую не похожа – тонкая как былинка женщина неопределённого возраста. Сутулясь, она сидела за столом, схлёбывая чай с блюдечка. Часто моргала – нервный тик у неё, что ли? Напомаженное лицо – с кулачок, но без единой морщинки. И передних зубов нет. Вместо них желтоватые, истершиеся пни.

- Знакомься, - с деланной весёлостью сказала жена. – Наташина няня.

Женщина, не поднимая моргающих глаз, протянула хозяину почти детскую руку, отрекомендовалась:

- Рая.

И засуетилась, готовя ещё один чайный прибор.

- Я сам, - буркнул Угрюмов. Но, заметив сердитый взгляд жены, очень многозначительный, предвещающий бурю, уже помягче добавил:

- Я привык сам ухаживать за собой.

Наскоро выпил чаю и ушёл в свою комнату. Жена вошла вслед за ним.

- Ты ждал красавицу какую-нибудь? Царевну-лебедь? Красавицам в няньках делать нечего. Скажи спасибо, что эта согласилась. А ты ведёшь себя барином. Зачем обидел  женщину? Думаешь, она не заметила твоей гримасы?

Разговор не предвещал ничего хорошего.

- Тебе надо было подумать, кого берёшь: твоего  ребёнка будет нянчить. Ребёнка!

- Я подумала. Она, может, в сто раз аккуратнее тебя. А за стол будешь садиться вместе с нами. Попробуй только не сесть…

Угрюмов хорошо знал характер жены. И, капитулируя, согласился:

- Ладно, мать, поживём - увидим.

Так Рая осталась в их доме.

Это было вроде совсем недавно. Но дочь уже в третий класс ходит. Подумать только, как летит время!

 

Жена так и сидела не шолохнувшись. Угрюмов погладил её плечо:

 - Успокойся, мать, жизнь есть жизнь. Ничего не поделаешь.

Он поужинал. И взялся по своему обыкновению за вечерние газеты. Но не читалось. Мысли возвращались к печальной вести. Ушёл из жизни человек. Хороший ли, плохой, но человек. Кто она ему? Что он, собственно, знал о ней?

В станице Раю называли безродной. Так говорят о людях, у которых нет близких. Но у неё была старшая сестра, родные племянницы по брату, погибшему в войну. С сестрой, хоть и жили в одном доме, не ладили. Когда-то её оскорбила старшая, и с тех пор они поссорились на всю жизнь.

Со снохой дружили. Она-то и порекомендовала её жене Угрюмова.

Детей у Раи никогда не было: замуж не выходила. А когда хозяин по случаю праздничной рюмки подшучивал: « Отбила бы мужика у какой-нибудь раззявы», Рая, не подозревая обидной шутки, с достоинством отвечала: «Нельзя, я в райкоме работала».

Она действительно работала в райкоме, техничкой. Оттуда и на пенсию вышла. О своей бывшей сотруднице не забывали: каждую осень ей привозили дрова и уголь. И дни эти, были самыми радостными в году. И к месту и не к месту она говорила:

- Топка мне не нужна - райком привёз…

Или, если что требовалось, говорила:

- Схожу в райком – помогут.

Очень она гордилась своей работой.

К обязанностям няни относилась рьяно. Чувствовала себя в доме Угрюмовых хозяйкой после, конечно, действительной хозяйки, которую считала непререкаемым авторитетом. Иногда это бесило Угрюмова, иногда смешило.

Однажды в буран он прибежал домой проверить, не сорвались ли ставни. Дома не оказалось ни няньки, ни крошечной дочери. Сын объяснил:

- Пошли гулять.

- Да она же простудит девчонку. Куда ушли?

- Не знаю, папа, я тоже не пускал тётю Раю. Она сказала: «Много знаешь».

Угрюмов, забыв о ставнях, бросился на поиски. Раи не было во дворе, ни на улице поблизости. «Неужели к речке ушли?»

Так и есть. Нянька стояла на высоком берегу Кумы с ребёнком на руках и что-то пела, не то рассказывала своей трёхмесячной воспитаннице.

- Рая, вы с ума сошли! Кто же по такой погоде гуляет?

- Дитю чистый воздух пользительный, возле речки. Каженный день надо по два часа гулять.

- Идите сейчас же домой.

- Много вы, мужики, понимаете. Мы с хозяйкой тоже не глупые…

- Вы заморозите Наташку.

Она вспыхнула:

- Не чужое дитё. Поглядите как спит.

«Дитё» и в самом деле разрумянилось, сопело в своём «конверте» под завывание ветра, сладко причмокивая толстыми розовыми губами.

- Идите домой, - уже не так уверенно потребовал Угрюмов.

- Рано. Как другая перемена в школе будет, так и пойдём.

Ну что с нею будешь делать?

- Ох, мать, волю ты дала няньке, - жаловался Угрюмов жене.

Та смеялась:

- А ты и в самом деле не лезь в наши дела. Это я ей велела гулять побольше.

Кому после этого будешь жаловаться?

Если приходили гости и затевали какой-нибудь разговор, очень далёкий от интересов старушки, Рая внимательно прислушивалась и считала своим долгом или в чём-то возразить или что-то посоветовать.

Жаловались на непослушных учеников, и Рая тут как тут:

- Нянчитесь с ними. Штраханули б одного отца да другого…

- Да за что штрафовать-то отца? Штрафами не поможешь, если оно уродится такое.

- Ещё как помогнешь. Вы – отца, а он придёт домой – воспитывать зачнёт.

Но больше всего она любила рассуждать о секретах кухни. Всё знала, как что делать. Только готовить не приходилось самой. Всю жизнь одна. А много ли одной надо?

Это как-то и погубило её – осрамилась она и несколько дней фыркала, ни с кем, кроме своей воспитанницы, не разговаривала.

А случилось так. Хозяйка рано утором уехала на рынок в город, ничего не успела приготовить. Рае сказала:

- Где лежат продукты, ты знаешь. Что-нибудь приготовишь. До вечера проживёте.

Притворно зевнув, чтобы скрыть радость от такого поручения, Рая пообещала:

- Да уж с голоду не помрём.

Когда все проснулись, она спросила:

- Блины будете есть? А на обед чего-нибудь сварим.

- Валяйте блины. Будем, - подзадорил Угрюмов.

Она стала готовить в кастрюле какую-то болтушку, а Угрюмов взялся шуровать в печи.

- Без вас обойдусь. Лучше на стол готовьте. Доставайте масло, сметану. Посуду ставьте.

Указание её было выполнено без промедления – в доме любили блины, как говорят с пылу с жару. Сидел за столом хозяин с дочерью на руках, сидел его сын, позванивая ножом о тарелку.

С блинами у кухарки явно ничего не выходило – они расползались по сковороде, снимались обгоревшими лохмотьями.

- Чёрт-те что наделали с плитой, будто кабана жарить распалили, - бурчала кухарка.

- Это и хорошо для блинов.

- Много дюже понимаете. Говорила, не в своё дело не лезьте. Теперь оладьи придётся печь.

- Пойдут и оладьи…

Она доливала воды, добавляла соды, муки. Но и оладьи не выходили. Рвались, тянулись, горели.

- Возьмите Наташу. Может у меня что получится.

- Гляди – получится из такой муки! – а сама едва не плакала. – Деньги берут за муку, а дают пыль какую-то…Может пышки попробовать?

Вышло что-то среднее между блинами, пышками и оладьями. Но пересоленное и сырое. Есть это произведение кулинарного искусства никто не стал, и Рая расплакалась:

- Заелись. Забыли, должно, как голодали когда-то. И Угрюмову стало её по-настоящему жаль. Борщ он сварил сам, хитростью выпроводив кухарку вместе с дочкой на прогулку.

 

Дочери шёл четвёртый годик, когда Угрюмовы уезжали из станицы. Хозяина переводили на работу в соседний город. Женщины всплакнули прощаясь. Обняла свою няню на прощание воспитанница.

- Как же я буду без тебя, Наташенька, - шептала няня, часто-часто моргая.

- Не плачь, тётя Рая, я к тебе в гости приеду. И ты приедешь.

 И няня просветлела. Ведь в самом деле, не на край света уезжают хозяева.

Выехали со двора. Угрюмов сидел в кузове и ещё долго видел у старого своего дома в группе провожающих плачущую тётю Раю.

В гости она заявилась месяца через полтора. Дверь её открыл хозяин. Поздоровавшись, она стала бурчать:

- Занесло вас куда! Все ноги оббила, пока нашла. Передала большой бидон, литров на пять, спросила:

- Наталька дома?

Девочка, услышав знакомый голос, выскочила в коридор, бросилась на шею своей няньке.

«Молоко, что ли, тащила из станицы» - подумал Угрюмов, выбирая место, куда поставить бидон.

- Наташа, угощай гостью, - сказала хозяйка.

Закинув концы платка на затылок, тётя Рая пила чай с любимым вареньем, рассказывала о станичных новостях: кто на ком женился, кто развёлся, кто купил себе машину, кому в школе объявили выговор…

После чаепития она спросила хозяйку:

- Когда Натальке голову мыть будем?

- Суббота же вчера была. Мыли.

- Ещё будем мыть. Я хорошей воды привезла. Городской водой косы не промоешь.

- Рая, вы с ума сошли: тащить воду из станицы…

- Чужой, небось, не привезёт…

Потом они вместе с воспитанницей ушли гулять. Вернулись обе перепачканные шоколадным мороженым.

- Что вы наделали, Рая, - простонала хозяйка. – Нельзя же девчонке мороженое. У неё и так все время ангина.

Нянька обиделась:

- Тётка и гостинца не может дитю купить… Без мороженого ангина скорее приключится.

Она по-прежнему чувствовала себя хозяйкой. Во всё вмешивалась, сердилась, если что-то было не по её. Больше всего не понравилась газовая плита – не умела обращаться с нею.

- Тоже додумались газами топить. Дров, что ли, не хватает?

Но потом вошла во вкус: и нужно и не нужно – зажигала плиту. Видно, приятно было чувствовать себя повелительницей голубого огня.

Погостила она недолго, а когда уехала, жена облегчённо вздохнула:

-Не угодила Рая в этот раз. Перестирывать бельё придётся. При ней не хотела это делать – обидится. Стареет она, плохо видит…

Девочка вступилась:

- И неправда. Тётя Рая хорошо видит. Она мне книжку читала. И совсем не так, как ты. Интереснее. Тут про станицу написано, где я родилась, а ты про что читала?

Матьсмутилась – не думала, что дочь прислушивается к их разговору. И не стала оправдываться, что читала не так, не скажешь же девочке, что тётя Рая неграмотна. В детстве она переболела нервной болезнью: на её глазах убили отца. Учиться не смогла. Так и осталась неграмотной.

К каждому празднику и на Наташины именины Рая обязательно появлялась в доме Угрюмовых. Жила по неделе, по месяцу. Так же суетилась, так же хлопотала. Но что-то с нею творилось. То кастрюлю с водой перевернёт, то разобьёт тарелку, то сожжёт утюгом рубашку.

 В последний свой приезд больше всё сидела в полузабытьи, безвольно опустив руки, или полулежала на диване, зябко кутаясь в платок. И даже варенье, до которого она была большая охотница, не привлекало её.

Потом вдруг засобиралась домой. Её оставляли, советовали отдохнуть ещё недельку.

- Надо ехать. Зима наступает, а я и окна не заклеила дома. Ветры подуют – топки не настачишься.

В день отъезда она достала десятку, протянула жене Угрюмова.

- Возьмите, колечко Наташе купите.

- Это что ещё за фокусы! – вспыхнула хозяйка.

- Нехай будет память от тётки Райки. Не обижайте меня, - вздохнула гостья.

Угрюмова смягчилась:

- Приедете в следующий раз, вместе пойдёте купите.

- Купите сами. Я в них ничего не понимаю. Никогда не носила…

И Рая уехала.

Может, она уже тогда чувствовала, что приходит её последняя минута.

«Но почему этого не почувствовал я, - подумал Угрюмов. – И доброго слова не сказал на прощанье. Слова, в котором она, может, очень нуждалась…»

«И всё вспоминала Наташеньку и просила ничего не писать о её болезни, чтобы не волновать девочку», - вспоминал Угрюмов слова из письма. И не мог усидеть на месте. Встал, неслышно прошёлся по комнате.

За столом у настольной лампы сидел сын, смотрел в раскрытый учебник. Но видно было, думал не об уроках. На диване, обнявшись, молчали жена с дочкой.

За окнами шумел нудный осенний дождь.