Коротин, А. Заговор [Текст]/ А. Коротин// Коротин А. Маслов Кут: историческое повествование/ А. Коротин. – Ставрополь, 1991. – Ч.1, гл. 1, 2. – С.5 – 20.

 

ЧАСТЬ   ПЕРВАЯ

Заговор

  ...всемилостивейше повелеваем: как означенную землю, так и поселившихся там жителей казенно­го ведомства... оставить во владении камер-фурьера, камердинера нашего Зотова...

(Из указа Екатерины II).

Купчая крепость

1

В ненастный полдень, когда шквалистый, с дождем и снегом, ветер с Финского залива загнал Петербург под крыши дворцов, особняков и лачуг, в надворном вер­ховном суде второго департамента была совершена куп­чая крепость.

«Тысяча семьсот девяносто четвертого года, марта двадцатого дня, от армии генерал-майор и ордена свя­той Анны кавалер Николай Петров, сын Высоцкий, в роду своем не последний, продал я Ея Императорско­го Величества камердинеру из Санкт-Петербургской гу­бернии помещику Захару Константинову, сыну Зотову, доставшуюся мне по наследству... в Моздокском уезде по обе стороны реки Кумы землю... кою я, Высоцкий, ему, Зотову, выдал, значит, всю, без остатка, с пашнею, с лесы и сенными покосами, со всякими угодьи и со все­ми к той земле принадлежностями и законными присвоениями, а взял, я, Высоцкий, у него, у Зотова, за то свое недвижимое имение денег шесть тысяч рублей.

Наперед же сей купчей оное недвижимое имение иному никому не продано, не заложено и ни у кого, ни в каких крепостях не укреплена, за казенные долги, партикулярные иски и ни за что не описано и к опеке не следует».

«У сей купчей свидетелем был и руку приложил» действительный статский советник Полянов, статский советник и кавалер Дуплянский, коллежский советник Розанов, коллежский асессор Неродов, губернский сек­ретарь Ледов... Всего двенадцать подписей.

2

Огонь в камине угасал.

Генерал, задремавший было в глубоком кресле, зяб­ко засучил ногами: от окна сильно потянуло низовым холодом. Занудила рана, полученная еще в таврических баталиях и ныне все чаще и чаще чутко отзывавшаяся на непогоду. Откуда-то из глухой тьмы комнат выплыл рокочущий басок действительного статского советника Полянова. «Неужто еще не сгинула эта толстобрюхая бестия? Доколе ж ему испытывать меня?»

Генерал прислушался. В доме было тихо. И уже не рана, не холод раздражали Высоцкого, а воспоминание о недавнем неожиданном визите Полянова. Он появился поздним вечером, как всегда шумный и небрежный, с запахами мокрого снега и мадеры, обхватил генерала за плечи, насилком усадил в кресло, напротив камина, забасил:

—        Поспешность твоя, Николай Петрович, не токмо
удивляет меня, твоего старого и верного приятеля, но и
недружественных к тебе личностей.

—        О чем это ты, Алексей Яковлевич?

—   Да о купчей же! О купчей! О чем же еще?

—   Позволь, все сделано на основании существую­щего уложения. И потом — ты же как председатель правления государственного заемного банка первый свидетельствовал своей подписью на сей купчей.

Полянов затряс взлохмаченной головой:

—   Ну да, ну да — первый. Из-за твоей непомерной настойчивости не мешкая завершить дело... Что каса­ется уложения, так оно составлялось в кои давние вре­мена, еще при Елизавете Петровне, и никак не приве­дено в соответствие с нынешней экономикой... Ей-богу, Захарка Зотов одурачил тебя, ровно младенца. За трид­цать три тысячи десятин нетронутой, девственной землицы и всего-то пять тысяч семьсот рублей ассигнация­ми... Задарма, выходит, задарма!

—   За шесть тысяч...

—   Аль забыл: триста рублей тобою отданы за офор­мление купчей.

Высоцкий нахмурился:

—   Так что ж мне теперь? На попятную?    Растор­гнуть договор? Ну, знаешь, дело чести.

—   Задарма...   Задарма,— пьяно,   с   поддевкой   твер­дил действительный статский советник.

Генерал не догадывался, что этот визит Полянова был подстроен Зотовым. По Петербургу пошел смрад­ный слушок, что камердинер смошенничал при совер­шении купчей, подкупил свидетелей, и не дай бог этот слушок коснется матушки-императрицы. Хоть нынче и не в чести у государыни потемкинское племя, фаворитство держит Платошка Зубов, а все же — замечал ка­мердинер— даже при осторожном упоминании имени покойного светлейшего князя в глубине выцветших глаз Екатерины нет-нет да и загорался трепетный огонек. Былое тяготит душу... Кто знает, как обернется слу­шок для него, Захарки Зотова: велик слепой гнев су­дарыни. А вдруг заступится она за потемкинского пле­мянника, коли тот пойдет на попятную, раззадоренный разговорами о непомерной дешевизне земель, уступлен­ных Высоцким камер-фурьеру. Зная о приятельских от­ношениях Полянова с Высоцким, Зотов уговорил действительного статского советника выведать у генерала намерения относительно совершенной купчей, пообещав Полянову, при случае, в минуты особого благорасположения императрицы намекнуть ей о служебном усердии и неизменных верноподданнических чувствах предсе­дателя государственного банка, который, к сожале­нию, еще не удостоен кавалерства ордена, скажем, святого равноапостольского князя Владимира четвертой степени.

Высоцкий вытолкнул себя из кресла, сердито зама­хал руками:

—        На попятную не пойду, любезный Алексей Яковлевич! Не пойду, дабы не дать Платоше Зубову повода для зубоскальства над нами, родственниками светлей­шего незабвенного князя Потемкина Таврического. И ты мне об этой купчей более не смей напоминать!

Полянов попятился к выходу, мягко зарокотал:

—        Ну, ну, голубчик, Николай Петрович, почто ж ты так расходился? Ну и бог с ней, с купчей. Дались тебе эти земли бесприютные, дикие, неухоженные. Продал и хорошо. Цена-то им всего-ничего, я-то знаю толк в коммерциях... Ну, ну... От генерала Полянов поспешил к Зотову.

3

Земли, хозяином которых стал в 1793 году генерал-май­ор Николай Петрович Высоцкий, были дарованы Григорию Александровичу Потемкину Екатериной II в знак его особых заслуг на посту наместника и генерал-губернатора Новороссийского, Азовского и Астраханского, выдвинувшего проект создания Азово-Моздокской ук­репленной линии. Она была предназначена ограждать южные российские пределы от турецко-иранской экспансии, а также от разорительных набегов немирных горцев.

Потемкин прозорливо учел обстоятельства, при ко­торых Линия могла быть построена спешно, надежно и дешево.

В последние десятилетия восемнадцатого века к предгорьям Кавказа из центральной России хлынула че­ловеческая лавина — заселять необжитые вольные земли. Шли в одиночку и семьями, крестьяне барщинные, оброчные, экономические, казенные и господские, люд мастеровой и бесшабашный, потомки булавинцев и разинцев, уберегшиеся от казней и рудников пугачевцы, бродяги, растриги, беглые каторжники. Шли бросая свои халупы, мазанки, курные избы, меняли имена и про­звища, тянулись к югу в неведомые, но, по слухам, бла­годатные края.

Правительствующий сенат указал Кавказскому на­местничеству строго надзирать за беглыми и неукосни­тельно возвращать их на прежнее жительство. Однако возвращение беглых оказалось делом обременительным и хлопотным: крестьян следовало разыскать и сопро­водить во владение помещика, на что требовалось уйма денег и армия солдат-стражников. Тогда сенат предпи­сал, чтобы помещики сами отыскивали своих крепост­ных. Но где его сыскать, беглого Ивана или Сидора, в каком краю? И опять-таки: ну, поймаешь, исполосуешь до полусмерти, на цепь посадишь, в колодки забьешь — какой из него работник после? Очухается, следует за ним глядеть в оба: непременно сбежит, коли свободы испробовал. Нет, не каждый помещик клюнул на такую правительственную приманку: мол, ежели владелец по­желает оставить своих крестьян на новом жительстве, то может получить за своих холопов рекрутскую кви­танцию, по которой в своем имении он освобождался от поставки очередных рекрутов.

Потемкин сообразил: переселенцы нужны и для ос­воения нетронутых плугом земель, и для возведения крепостей, и потому своей безмерной властью разрешил наместничеству оставлять беглых сначала только в одном, Екатериноградском уезде, а затем добился законо­дательного постановления, позволявшего всем беглым, которые пришли к кавказскому порубежью «не по при­чине продерзостей и преступлений», обживать облюбо­ванные ими места.

По причине государственной занятости светлейший не только не побывал на дарованных ему землях, но даже не проявил интереса, что сии земли собой пред­ставляют. И без них у него было забот невпроворот. Генерал-фельдмаршалу принадлежали семьдесят тысяч крестьян в Белоруссии, шесть тысяч крепостных в рус­ских губерниях, несколько заводов и фабрик. Богатст­во неисчислимое: одних только бриллиантов на полто­ра миллиона рублей. Хозяин государственной казны... Правда, и долги были неисчислимы, ибо, не считаясь с затратами, он лихорадочно строил флот, порты.

О дарованных землях позаботился дядя Григория Александровича — генерал-поручик Кавказский генерал-губернатор граф Павел Сергеевич Потемкин. Он при­казал провести обмежевание земель князя, о чем и записано в журнале: «Обмежеванных по обе стороны ре­ки Кумы от всех смежных селений одною окружною межою, 33.192 десятины, собственно же удобной земли 30.102 десятины; внутри окружной межи состояло село Привольное, во владении генерал-фельдмаршала кня­зя Г. А. Потемкина, в нем подданых мужского пола 394, женского 284 души».

(«Привольными» или «Найденными» назывались те селения, которые самовольно закладывались поселенца­ми и которые из-за чиновничьей неповоротливости, ад­министративной неразберихи долго не значились в официальных бумагах. Их как бы открывали заново).

Потемкинское имение по Куме-реке старожилы на­зывали не иначе как Маслов Кут. Когда-то здесь нес охранную службу отряд штаб-офицера Маслова. С по­стройкой укрепленной крепостной линии надобность в охранных отрядах отпала, Маслов увел своих солдат в ближайший Георгиевский гарнизон, оставив после себя в целости избы, землянки, мельницу, разные хозяйст­венные постройки, инвентарь и еще много всякого доб­ра. Здесь пожелали доживать свой век рядовые чины, чей срок службы вышел или которым жестокий недуг мешал следовать воинскому уставу. Они-то и передали новым поселенцам привычное для себя наименование жилого местечка—Маслов Кут.

На основании высочайшего указа Кавказская казен­ная палата причислила поселившихся с начала 1780 го­да на потемкинских землях крестьян к казенному ве­домству, списки их были внесены в окладные книги для записей   платежей  за  подати  по   Моздокскому   уезду.

Такова предыстория имения, которое нежданно-не­гаданно, при разделе наследства покойного Потемкина-Таврического досталось генерал-майору Высоцкому. Не умудренный в хитростях экономии, Николай Петрович тяготился имением, тем более что управлять им приш­лось бы за две тысячи верст от столицы.

Поначалу, правда, Николай Петрович послал пры­щавого шустрого отставного коллежского секретаря Лукиана Спасского в свое южное имение, наделив того полномочиями управляющего и пятьюстами рублями. Более трех месяцев от Лукиана не было известий, на­конец, он заявил о себе письмом, пересланном окази­ей: «...Так что проживаю я со своей любезной супругой, вдовой купца второй гильдии Сумарокова, в городе Моздоке, безмерно рад удовольствиям от вновь обре­тенной жизни... Пятьсот рублей, что получены мною от Вашего превосходительства, возвращу незамедлительно, как только устрою свою выгодную коммерцию...»

Других управителей генерал не посылал...

4

Назначенный Зотовым управляющим именением в Масловом Куте Петр Аглаимов был из той породы людей, которые полувельможной осанкой, размеренно-проду­манными движениями, твердым и четким, с многозначительными паузами голосом, надменно-снисходительным выражением ухоженного лица непременно пытаются внушить к себе почтение и страх. Зотов-то знал, что за всей этой внешней обезьяней мишурой живет человек в общем-то трусливый, приторно-угодливый, бесхребет­ный, неспособный к решительным поступкам, если ря­дом не окажется заступника. И все-таки зная это, ка-мер-фурьер решился направить своим доверенным в Маслов Кут именно Аглаимова, рассчитывая, что тот одним своим видом нагонит в сельской глухомани стра­ху, возбудит желательные разговоры: мол, ежели при­казчик такая важная персона, то каков должен быть сам хозяин, к тому же состоящий на службе при ма­тушке-государыне.

Зотов добился для Аглаимова рекомендательных пи­сем к начальству Кавказского наместничества и, от­правляя приказчика в дорогу, строго наказам:

—        Памятуй, Петька: копейка, которая у тебя, не твоя — она моя. Не транжирь. Форсу держи, петушись, а дело мне делай. Усердствуй более всего о процвета­нии моего владения, нежели об удовлетворении жалоб и всяческих прошений холопов. У них животы завсегда ненасытны и рты раззяваны. Потакать их хворям и жалостям не смей. Не будь шутом — лечи кнутом. - И еще долго и обстоятельно давал сентенции, пока не выдох­нул:— С богом, Аглаимчик!

Проведя пятнадцать суток в утомительном пути, Аг­лаимов наконец-то добрался до Астрахани, где с не­давнего времени разместились Кавказское наместниче­ство и другие присутственные места, переведенные из Екатериноградской. Здесь случилась задержка. В каз­начействе посмотрели купчую и настоятельно предло­жили уплатить пошлину за землю: по три: копейки за десятину, а всего девятьсот рублей с гаком.

Аглаимов заартачился:

—        Позвольте, господа! Из владетельного указа яв­ствует, что пошлина уплачена сполна.

Проверили по книгам.

—        Отнюдь не явствует. Вот-с, смотрите.... Аглаимов придирчиво листал книги — все напрасно. Пришлось раскошелиться. «Ай да и шельма ты, Захар Константинович,— ругал управляющий Зотоова.— А ведь уверял, что купчая совершена по закону.... Шельма!»

Из Астрахани путь пролег в Моздок, в уездное прав­ление. Здесь Аглаимов предъявил свои полномочия уп­равителя и вытребовал земского исправника Величкина сопровождать его в Маслов Кут.

 

От ворот поворот

 1

Под рождество повалил обильный снег. Он: шел и весь другой день такой же крупный, как клочки ваты, спо­койный и ласковый, нахлобучил на соломенные крыши_, под самые оконца, высокие тяжелые шапки, выбелил подворья, укрыл тропки, и осталась хорошо приметной только одна дорожка, глубоко и широко протоптанная, что вела к голубой деревянной церкви, которой масловокутцы хвалились при каждом удобном случае: воз­двигнутая в 1788 году во имя спасителя и чудотворца Николая, она мало имела себе подобных и по возрасту, и по убранству, и по чистоте колокольного звона, а главное— хранилось в ней неведомо кем завещанное еван­гелие ценою в девятьсот рублей.

Возле церковной ограды в окружении пьяненьких, по случаю праздника, мужиков стоял староста Михаила Петров. Не слушая веселую сбивчивую болтовню сель­чан, Михаила хмурил брови, кого-то искал в цепочке людей, тянувшихся на богослужение. Наконец, увидел Афанасия Недвигина и Павла Остапенко, заторопился к ним навстречу, отвел в сторону, не сразу сказал:

—        Вчерашнего дня возвернулся я из уезда, зашел там в управу. А тут исправник Величкин, что на одну ногу припадает. Хвать он меня за кожух, оттащил в сторонку, как я вас, и щерит свой слюнявый рот. Те­перь, говорит, Михаила, у вас новый господин объявил­ся. «А что же генерал?» — спрашиваю. А он: «Продал вас генерал господину Зотову. Бумага на сей счет из Петербурга пришла в наместничество, а оттель — к нам». Так-то вот, мужики.

Остапенко недоуменно повел кустистой бровью:

—   Это как же так— продал?

—   Продал и все тут. Справник говорит, за шесть тысяч.

Афанасий зло усмехнулся: — Выходит, и меня продал.

—        Ты, что ль, особый? В одном стаде бродишь.

Недвигин сбил на затылок треух, сказал громко, го­рячо, обращая на себя внимание шедших мимо одно­сельчан:

—        Особый, не особый, а только казенный я. По указу - казенный. И Остапенко казенный. И ты то ж та­кой, Михаила. Все мы — казенные, за господином не стоим. Ишь, едрена мать, «про-дал»!

Староста потянул Афанаса за рукав облезлого, што­панного под мышками кожушка:

—        Чего горло дерешь, людей пугаешь? Охолонь. Тут без крику рассудить надо. Горлопанить начнем — все общество в панику вдарится.

Остапенко закивал головой:

—        И то верно, рассудить бы...

Все трое помолчали.  Кто-то из пьяненьких мужичков настойчиво звал их в свой круг. «Похоже, что Ло­гин Сотников... Горластый, что мой кочет,— раздражен­но подумал Михаила. - Этот, не дай бог, узнает про продажу — точно село всколобродит прежде времени». Сказал приглушенно:

—   Еще исправник говорил, что новый помещик сво­его приказчика к нам направил. После рождества, вид­но, пожалует.

—   Пожалует,— вновь закивал головой Остапенко, думая, однако, о чем-то своем.

Зазывно гудел колокол, бережно вознося в вышнюю голубизну благостные звуки.

2

Стало сумерничать, когда Афанасий послал сыновей — Герасима, Луку и Тимофея — звать к ним в хату старо­сту и Павла Остапенко.

—        Скажите, мол, по неотложному делу просит ба­тя. И чтоб перед дружками своими молчок про то, ко­го я в избу зову... И чтоб с малороссиянской шпаной в драчку не встревали. Вон носы-то еще от чужих кула­ков не отошли, соплей кровавой шмыгаете...

Растил Недвигин своих сыновей один: жену Пелагею, занедюжившую чахоткой, похоронил лет десять назад, а может и более. Конечно, детишкам, кроме ку­ска хлеба, надо бы и доброе слово, и ласка, только от­куда она у Афанасия, эта ласка, если отставной капи­тан Евсюков каждодневной поркой вытравил ее из души своего крепостного холопа. С годами свирепел взгляд Афанасия-подростка, все больше походил малец на затравленного волчонка, того и гляди, вцепится мерт­вой хваткой в капитанское горло, и, страшась мальчиш­ки и ненавидя его, порол Евсюков холопчика до полно­го своего изнеможения, а потом, тяжело отдуваясь, мял костлявое тельце своей деревянной култышкой, приделанной вместо потерянной в крымскую кампанию ноги. Долго после этих зверств отлеживался Афанасий в каком-нибудь закутке или придорожном бурьяне, а когда подступал голод, возвращался к своему мучителю.

Роду-племени, возраста своего Недвигин не знал. Знал только село Поляну Симбирского округа Пензен­ской губернии, которым владел безногий капитан Ев­сюков. Прослышав от разного люда о Кавказской ли­нии,  где  переселенцам  выделяли  землю для хлебопашества, разведения скота и домашнего хозяйства, а крестьян закрепляли за казенным ведомством, Афана­сий бежал с цыганским табором, через астраханские и калмыцкие ковыльные степи добрался-таки до урочи­ща, где пробила свое русло тиховодная речка Кума. Здесь, в Масловом Куте, прижился у одинокого полу­слепого деда Власа, отставного рядового, вместе вели немудреное хозяйство: засевали пшеницей и рожью де­сятину, ловили рыбу, развели виноградник, за болоти­стой заводью, на узкой луговине поставили ульи. Дед Влас умер на покосе, повалившись лицом в рядок срезанной пахучей тимофеевки, стал Недвигин самостоя­тельно налаживать свою жизнь.

...Афанасий прислушался: калиткой ли хлопнули, в ставни ли постучали? Показалось. Потоптался у печи, заглянул в остывающие горшки (щи и каши хватит на утро), поправил фитиль в каганце, достал из-под топча­на бутыль с вином, отпил кружку. На душе было тяго­стно, как давно не бывало. Это как же понимать рас­сказ Михаилы? Выходит, опять в подневолье жить при­дется. Заявится в Маслов Кут какой-нибудь петербургский хлюст и станет помыкать ими, казенными крестья­нами, как своими, господскими. И может тот помещи­чий управитель будет похлеще безногого лютого Евсюкова. Тогда зачем жить, если наперед знаешь, что чело­веческого житья тебе не отпущено?

Захваченный горестными думами, Афанасий не сра­зу услышал шаги и голоса за дверью. Вошли Петров и Остапенко, сдернули треухи, сели за чисто выскоблен­ную столешницу.

—   Чего звал? — насупился староста.— Детей почто на ночь глядя гонял?

—   Ежели ты про утренний разговор вспомнил и об­судить решил,— тоже недовольно сказал Остапенко,— не обессудь, Афанас, решать тут надо всем общест­вом. А в три головы мы ничего поделать не можем — ума не хватит... А старуху мою твои шустряки напуга­ли, ой-ой. Одно тараторят: «по неотложному делу», «по неотложному делу»... Как я перед жинкой ответство­вать буду? По какому такому делу ты звал нас?

—   Не торопи, Павел Евстафьевич. Сам знаешь: Афа­нас на слово не скор, да востер.

Недвигин посмотрел на широкоскулое, подсвеченное немощным пламенем каганца лицо старосты, едва за­метно улыбнулся: вот он всегда такой, Михаила — для каждого человека, если не поганый, конечно, доброе слово найдет, успокоит душу. Уважает его общество — потому и старостой выбрали, а кого ж еще?

—        Надо бы тебе, Михаила, снова в уезд наведать­ся,— заговорил Афанасий.— Я так рассуждаю... Прие­дет к нам этот петербургский управитель, соберет об­щество, бумаги зачитает, какие с собой привезет, и те­ми бумагами утвердит, что все мы, масловокутские, за помещиком закреплены. А исправник, что с ним припо­жалует, подтверждение даст, что документы эти имеют вполне законную силу, потому как они с печатями и подписями. А мы-то что скажем?

Остапенко встрепенулся:

—        А вот и скажем: никакие мы некупленные и пра­ва на нас никто не имеет, окромя, может, самой госу­дарыни-матушки да господа нашего.

Недвигин махнул рукой:

—   Цена твоим словам, Павел Евстафьевич, что плевку.

—   То не мои слова — всего общества.

—   Общество скажет да промажет, потому как у на­шего нет законного документа на освобождение от гос­подской власти.

—   А на кой ляд нам этот документ, коли мы сами себе хозяева,— горячился Остапенко.— Пришли мы на эту землю по высочайшему указу, а значится, вполне законно.

—   А твое прозвище в том указе проставлено?

—   Это ж зачем?

—   Чтоб и управитель, и всякий исправник, и дру­гое начальство знали, что ты, Павла Остапенко, есть человек вольный, от помещика не зависимый.

—   А я и есть независимый.

—   А в какой бумаге про то сказано?

—   Я ж и толкую: высочайший указ...

—   Указ, да не про нас.

—   Тю! — Остапенко хлопнул ладонью по столешни­це.— Темно дюже балакаешь, Афанас.

Вмешался староста:

—   Ты для чего меня в уезд обратно мотаться за­ставляешь? Дорога-то не близкая.

—   Не близкая, оно так... А только надо ехать, Михайла.— Недвигин придвинулся к старосте, заговорил почти над ухом неторопким полушепотом.— Ревизские списки у нас составлялись? Было такое. О том и документ должен храниться в уезде. В казну мы платили? А как же. Рекрутские тоже платили? И это верно. На все наши платы документ должен непременно быть. А коли мы сполна уплачивали казначейству, то какие ж мы господские — казенные мы люди. Вот ты, Михаила, оты­щи те бумаги. Тебе их покажут — ты выборный.

Остапенко извинительно глянул на Афанасия:

—        А и вправду — достать бы те бумаги. Вот, мол, наш документ доподлинный, законный. Ловко ты при­умал, Афанасушка... Не серчай на меня, чего уж там.

...Едва забрезжило, староста выехал в Моздок.

3

Сход устроили в сборной избе.

Женщины с ребятней толпились возле крыльца и под окнами.

Когда в дверях показались Аглаимов, исправник Величкин и староста, старики, рассевшиеся вдоль стен, неторопливо стащили с голов шапки: как-никак, а пред ними начальство.

Остапенко тронул локтем Недвигина:

—   Ишь, гусь какой прилетел!

—   Прилетел — улетит. Ужо поглядим.

Неспешно обежав взглядом собравшихся и морщась от едкого махорочного дыма, Аглаимов прицокнул язы­ком, разгладил на ладони какую-то бумагу, приподнял ее над головой:

—        Сей документ означает купчую крепость, скреп­ленную подписом бывшего вашего господина генерал-майора и кавалера Высоцкого. Сей господин подтверж­дает, что он уступил в вечное пользование свое наслед­ное имение Маслов Кут Моздокского уезда господину камер-фурьеру Захару Константину Зотову, о чем и объявляю вам в присутствии господина земского исправ­ника и выборного старосты.

Мужики чаще запыхтели самокрутками, тяжело мол­чали. Приказчик нервно глянул на старосту, тот мед­ленно отвел взгляд в сторону и тоже молчал. Исправ­ник привалился к стене, чуть оторвав от пола больную ногу, недовольно сопел.

Аглаимова стала раздражать настороженная тиши­на в избе, которая могла продлиться бог знает сколько времени. А между тем управляющему предстояли мно­готрудные заботы: составить списки крестьян, поселившихся в Масловом Куте после последней ревизской сказки, описать хозяйственные постройки, выяснить, в каком состоянии угодья и какие выгоды от них имеют крестьяне для себя. «Ты, голубчик, подбери себе в по­мощники благонадежных мужиков, особливо из перво­статейных,— вспомнил Аглаимов наставление камер-фурьера,— уж они-то непременно знают, у кого что и где лежит. Найми на стороне писарчуков и пущай они тебе на бумаге в подробности изложат, как все есть в моем имении, а мне о том рапорт подашь незамедли­тельно... От тех тридцати тысяч десятин мне надо боль­шой резон иметь».

Приподнялся Логин Сотников, пристроившийся сре­ди почетных стариков:

—        Разъяснение прошу дать нашему обществу. До господина Зотова кто нашим хозяином значился? Ге­нерал, что ль?

Исправник недобро сощурился, всматриваясь в Ло­гина: не уготовил ли тот какой-либо подвох?

—        Из сей купчей,— Аглаимов вновь показал бума­гу,— достоверно известно, что прежним хозяином вашим был генерал-майор Высоцкий Николай Петрович.

Логин опять сунулся с вопросом:

—   А не будет ли господин любезный соизволить за­читать обществу, как все в ней написано?

—   Не будет! — отвалился от стены Величкин, побаг­ровел лицом.— Документ вам всем уже объявлен.

Старики зашевелились, загудели:

—        Вот и наши отцы-старики о том просят настоя­тельно— зачитать оную бумагу.— Логин вскинул руку в сторону старосты.— Пусть Михаила зачтет, он гра­моте обучен, а мы, уж извиняйте, буковки не разумеем.

Гул усилился, раздались выкрики:

—   Читай, Михаила, все, как прописано.

—   Купчую ему, купчую в руки!

Не ожидавший такого оборота дела, приказчик на­чал неуверенно сворачивать бумагу, но ее уже цепко ухватил староста, не резко, но настойчиво потянул к себе. В избе сделалось вновь напряженно тихо. Со дво­ра доносились детские голоса и оживленные перегово­ры женщин, пытавшихся судить, что могло происходить в соборной избе.

Растягивая слова и водя пальцем по бумаге, чтобы не сбиться со строки, Михаила читал:

«Тысяча  семьсот девяноста  четвертого года,  марта двадцатого дня, от армии генерал-майор и ордена свя­той Анны кавалер Николай Петров, сын Высоцкий... продал я ея императорского величества камердинеру из Санкт-Петербургской губернии помещику Захару Константину, сыну Зотова…»

Мужики напряженно слушали, забыв даже про са­мокрутки. Приумолкли и бабы за окнами, словно по­нимая, что в избе в этот момент происходит нечто важное.

И вдруг с лавки взметнулся Недвигин:

—        Погодь, Михаила! Погодь пономарить! — Раздви­нув перед собой вплотную сидевших старцев, Афанасий протиснулся к старосте, взволнованно ткнул в купчую.— Ты все тут в точности прочитал, как прописано? Может, пропустил какие буковки? Али пальцем не туда повел?

Староста неуверенно пожал плечами:

—        Да что ты, Афанас! Кажись все, как прописано, читаю.

Недвигин вырвал у него бумагу, протянул ее при­казчику при недоуменном ропоте сельчан:

—   Вот тебе, господин управитель, твоя бумага. Нам более ни к чему этот документ, потому как все наше общество свидетельствует, что в этой бумаге сказано, а что не сказано.

—   Ты, Афанас, не темни.— Это голос Павла Оста­пенко.— Растолкуй, что к чему.

—   А вот и толкую... А тебе, Остапенко, особливо, коли ты на мозги дюже тяжелый.— Хохотнул, услышав в толпе ответный смешок, продолжал: — Уважаемые старики-отцы и все любезное общество! Что в той куп­чей сказано? А сказано, что генерал продал господину Зотову лес, покосы, постройки разные. Так?

—   Выходит,   так,— нестройно   пронеслось   по   избе.

—   А что не сказано? — Недвигин шагнул почти вплотную к первым рядам, просветлел лицом, голос его торжествующе загремел: — А не сказано, что и мы про­даны вместе с той землей и постройками царскому услужителю. Не сказано, что мы, мужики, с бабами и детка­ми нашими, подневольные господина Зотова. Нет, того не сказано!

Женщины во дворе всполошенно крестились: в избе творилось невероятное для них — слышались крики и то­пот, казалось, стены рухнут, в окна было видно, как внутри метались люди.

И вдруг в хате все разом стихло.

Если бы женщины решились войти в дом, то увидели бы: мужики, поднявшиеся со своих мест, так и остались стоять, переводя тяжелое дыхание, и неотрывно смотре­ли на высоко вскинутую руку старосты, в которой были; зажаты несколько бумажных листов; земский исправ­ник загораживал собою растерянного Аглаимова, выставив вперед шашку, Павел Остапенко и Логин Сот­ников за руки сдерживали Недвигина, устремленного к: бледному Величкину.

А произошло вот что.

Едва Афанасий кончил говорить о том, что купчая не подтверждает помещичьей власти над масловокутцами, как исправник кинулся к Недвигину, пытаясь выта­щить из ножен шашку, закричал:

—        Бунтовщик! Смутьян! Народ подстрекаешь!.. За­рублю! Мужики с шумом вскинулись с мест, бросились на выручку Афанасия, а тот кричал старосте:

—        Покажь, Михаила, документы, что из Моздока привез... Все покажь!

Михаила вытащил из-за пазухи завернутые в чистую тряпицу бумаги, жестом успокоил сходку, негромко за­говорил:

—   Вот я спрашиваю вас, отцы, и все общество... Ког­да Масловым Кутом владел у покойный генерал-фельд­маршал князь Потемкин-Таврический, кому мы платили оброк и рекрутские? Известно кому — казне. Мы пла­тили, а нам за то квитанции выдавали. Такие квитки у каждого мужика с каких годов припрятаны. Так оно — не так?

—   Так,— глухо отозвались мужики.

—   И когда генерал Высоцкий владел этими землями, мы тоже казначейству платили? Так оно?

—   Так.

—   И недоимок за нами не числилось... Поехал я в уезд, чтоб казначейские книги посмотреть. Все, как я узрел, в них правильно расписано. Платили мы за деся­тину по тридцать копеек, а всего казне мы отвалили де­вятьсот рублей, не менее. Добрые люди помогли мне с тех книг копии делать. Вот они и есть, те копии.— Ста­роста повернулся к приказчику, отступившему, когда на­чалась суматоха, в угол.— Выходит, господин управи­тель, и по вашим бумагам, и по нашим — люди мы госу­дарственные и никакого хозяина над нами нет. А ежели есть, так то само общество — оно хозяин. И смутьянства никакого тоже нет, господин исправник, и сабелюку свою вы подалее спрячьте, как положено ее держать по форме. Возвертайтесь вы, господин управитель, в Санкт-Петербург, по доброй воле — на дорогу сальца дадим, возвертайтесь и скажите господину своему Зото­ву про наше собрание, все, как оно было, а также ска­жите, что рук своих на него трудить не будем... Вот и вся речь моя, уважаемое общество и разлюбезные гости наши...

Аглаимов вытиснулся из угла, отстранил исправни­ка, прошел по узкому пятачку перед собой, сквозь стис­нутые зубы произнес:

—        Вы, холопы, не представляете, к каким непопра­вимым последствиям приведет ваше неповиновение вы­сочайшему указу, да-с... Вы не знаете господина Зотова!

Сидевший в ряду почтенных стариков Иван Старовойтенко сказал куда-то в сторону:

—        И знать не желаем!.. Проваливай-ка, господин хо­роший, к...

4

...Всю обратную дорогу в северную столицу Аглаимов сокрушенно думал о своей оплошности: как он мог по­зволить, чтобы крестьянам была оглашена купчая, от строки до строки? Зотов ему этого не простит. Впрочем, приказчик надеялся на снисхождение камер-фурьера: он вез подробный отчет о состоянии имения, списки кресть­ян, не значившихся по ревизии, а их оказалось ни много ни мало — четыреста восемьдесят душ. Крестьяне, прав­да, не препятствовали описи, вели себя мирно, будто и не было скандала на сходе.

Зотов не простил Аглаимова.

Новым управляющим имением Маслов Кут был на­значен отставной капитан, коллежский асессор Семен Колпаков.